- Всё дело в стенах, - её голова легла на моё плечо. Светлые волосы стали щекотать лицо, а приятный шлейф сладких духов впитывался в кожу. - Эта комната для тебя. В ней весь ты.
- Что это значит?
- Что ты такой же холодный, - со вздохом произнесла она. - По крайней мере, кажешься таким. Хочешь таким быть.
Это была правда. Мы оба молчали. Я не хотел нарушать тишину, потому что чувствовал, что вместе с ней разрушу нечто большее. Джо должна была что-то мне сказать, и я не хотел торопить её. Доверие - слишком тонкий лёд, чтобы я мог уверенно ступать по нему тяжелой подошвой ботинков. Провалиться в холодные воды отчуждения и недоверия и уплыть вниз по течению, что прибьет меня к берегу, такому далекому от Джо, что и силуэта её не смогу разглядеть, не больно уж и хотелось.
- Он не пришел. Он даже не собирался приходить, - её голос надломился, выражая ту самую боль, что являлась причиной отстраненности в последние дни. Она не плакала, но тяжело дышала, шмыгая носом. - Это была всего лишь шутка. Он пошутил надо мной.
- Не очень-то и смешно.
- А кроме того унизительно.
- Не думай о нем. Пошли кататься на роликах, - предложил я, не догадавшись предложить чего-то получше. Джо подняла стеклянные глаза. Её лицо было запредельно близко к моему. Хотелось треснуть себя чем-то по голове, настолько глупо всё это звучало. Я почти почувствовал, как лед под ногами таял, когда Джо спасла меня улыбкой.
- У тебя разве есть ролики?
- У меня есть скейт.
- Ладно, - она кивнула головой. Ребром ладони вытерла невидимую слезу, что, видимо, успела пуститься в бегство. - Давай, только ещё немного помолчим. Всего лишь пару минуточек, - она упала вниз и потянула меня за собой. Мы лежали рядом. Я дышал её духами, она смотрела в потолок и о чем-то думала.
Мы провели весь день вместе. Катались, ели мороженое и много смеялись. С ней было легко, а оттого непривычно. Я провел Джо домой, когда смеркалось. Оба изрядно уставшие, но оттого не менее счастливые.
- Спасибо, - сказала она на прощание, не догадываясь о том, что я собирался сделать. Я постарался сделать так, чтобы Вуди перестал беспокоить Джо, но сам не переставал думать о нем ни на минуту. Я не собирался мириться с ним, поэтому на следующий день Вуди Кёртис так и не рассказал своим родителям, кто сломал ему нос.
Глава 5
Моей матери было шестнадцать, когда родилась Элла. Ради неё она бросила школу, поссорилась с матерью, стала жить с моим отцом, что был прежде её учителем. Я появился на свет, когда ей было девятнадцать. Наверное, уже тогда они знали, каким большим разочарованием я окажусь, а потому прекратили. У меня с сестрой были замечательные отношения, но я не был уверен, что мог бы принять в семью ещё одного ребенка, хотя мне бы не помешал кто-то, кто принял бы удар в виде нравоучений отца на себя.
Когда мы переехали в Хантингтон, мне было пять, поэтому в первый класс я пошел здесь. Я никогда не интересовался причиной переезда, а от старого города не помнил даже названия, потому что воспоминания о детстве, как у каждого нормального ребенка, стерлись от поражений следующих дней моей никчемной жизни. Всё, что я знал позже, так это, что отношения с бабушкой у мамы остались натянутыми, хоть та иногда и чтила нас своим визитом. К ней мы не приезжали никогда, оставив тот город в прошлом, будто он был проклятым.
У матери не было высшего образования. Она с трудом закончила школу, когда вынуждена была перейти на домашнее обучение. Мама никогда не вспоминала своих школьных лет, и иногда я чувствовал, будто в этом была наша с Эллой вина. Мы забрали её молодость, бессовестно, но вместе с тем и неосознанно украли лучшие годы её жизни. Тем не менее, женщина никогда не сетовала на это, сохраняя живость духа и веселость натуры, что передались и моей сестре, оставив меня с молчаливой угрюмостью, в которую мама невольно погружалась, оставаясь наедине. Она любила нас и большее, что я мог ей дать, так это кротость и смирение - единственное, о чем мама просила меня, оставляя наедине с отцом. Она оставалась единственной причиной, почему я всё ещё не врезал ему, вопреки тому, что он был моим родителем и, исключительно по его словам, «желал всего самого лучшего».
Иногда я поражался тому, как она могла его терпеть. Казалось, будто для неё он был слишком скучным и пресным, чрезмерно болтливым и заносчивым. Тем не менее, однажды Элла заставила меня увидеть в их отношениях нечто большее, что заставило поверить в то, что женщина не просто терпела отца, а искренне любила, как и он её. Он показывал ей все свои сценарии не потому, чтобы лишний раз достать её, услышав неоправданную похвалу, а потому, что её мнение для него премного значило. Я видел сам, как они сидели на кухне оба - мама с ручкой в руках держала смятые бумаги, высказывая свои мысли, подтверждаемые убеждениями, а отец внимал каждое её слово, кивая послушно головой в ответ. Она приходила на каждое школьное представление не от того, что ей не было чем заняться, а потому что даже малейший его успех был успехом и для неё. Они работали, как слаженный механизм. Шли на уступки, говорили и сговаривались, обнимались и целовались, порой ссорились и обязательно мирились. Мама уважала отца, гораздо больше меня, а потому жалела нас обоих, каждый раз когда мы были близкими к словесной схватке, что чаще всего заканчивалась не в мою пользу.