Продолжая рассказывать, он чувствовал, что Элизабет ловит каждое его слово.
— Вскоре после того как они вернулись в замок, моя мать узнала, что ждет ребенка. Она рассказывала мне, что была в восторге от этого. В то же время, возможно, потому, что она была еще слишком молода, она чувствовала себя очень плохо и расстраивалась, что не способна быть отцу хорошей женой и настоящей хозяйкой в замке.
Он умолк, потом заговорил снова:
— Ей приходилось очень тяжело после моего рождения, и, несмотря на ее молодость, ей потребовалось значительное время, чтобы поправиться.
— Мне было столько же, когда я родила Алоиз, — сказала Элизабет, — и я хорошо представляю, что должна была чувствовать ваша мать.
— Два года спустя мать забеременела вновь. Уже позднее я начал понимать, что моим отцом владела навязчивая идея иметь несколько сыновей с тем, чтобы никакая случайность не помешала сохранить прямой порядок наследования. По правде говоря, это было похоже на безумие.
Элизабет вспомнила, как горько был разочарован ее муж, когда после рождения Филомены им сказали, что они не смогут больше иметь детей.
Для него это означало, что у него не будет сына, которому он мог бы передать по наследству их замечательный дом — предмет его гордости, — построенный еще в эпоху королевы Елизаветы.
— Моя мать родила еще восьмерых детей, прежде чем наконец-то на свет появился мой младший брат, — продолжил свой рассказ герцог, и голос его был более резким. — Моя мать слабела, и каждые новые роды приносили ей все больше страданий. Всего у нее было восемь дочерей, две из которых умерли еще при рождении, три не прожили и года. Остальные три мои сестры уже замужем и, кажется, неплохо живут со своими мужьями.
Из его рассказа чувствовалось, насколько близко к сердцу принял он страдания своей матери, когда стал достаточно взрослым, чтобы осознавать происходящее.
— И только после рождения моего брата, — закончил герцог, — мой отец наконец согласился с тем, о чем его давно предостерегали доктора: моя мать не должна больше иметь детей. Но ее организму уже был нанесен непоправимый ущерб. Здоровье ее так и не восстановилось, и она была очень слаба.
— Вы, должно быть, очень любили ее, — мягко сказала Элизабет.
— Я обожал ее! И я бы сделал для нее все, что в моей власти, лишь бы помочь ей, если бы это было возможно.
— Но… не каждая женщина… так страдает, — проговорила Элизабет.
— Я женился в двадцать четыре года, — сказал герцог, словно и не услышав ее слов, — просто потому, что мой отец был убежден, что теперь я обязан обеспечить наследника герцогскому титулу. Он сам подобрал мне подходящую партию. Ирэн была дочерью герцога, следовательно, полностью вписывалась в наше генеалогическое древо.
Он помолчал немного, потом продолжил:
— Мы редко виделись друг с другом до свадебной церемонии, поэтому только во время своего медового месяца обнаружили, как мало или, вернее сказать, почти совсем ничего не имели общего.
Элизабет что-то сочувственно пролепетала и инстинктивно прижалась к нему. Герцог крепче обнял ее.
— Когда мы возвратились в замок после медового месяца, Ирэн была уже беременна, причем воспринимала это как большую неприятность.
Он вздохнул, как будто картина прошлого явственно предстала перед ним
— Она была убеждена, что ничто не должно мешать ей заниматься тем, чем ей хочется, а главное, ограничить ее прогулки верхом. Она была бесподобной наездницей, но мне всегда казалось, что она словно слегка помешана на лошадях.
— Вы не чувствовали себя счастливым, — прошептала Элизабет.
— Я был несчастен, потому что она бросала мне вызов и настаивала на своем: охотилась, прыгала через барьеры, хотя я считал, что в ее положении было большой ошибкой брать такие высокие препятствия, с которыми и я-то с трудом справлялся.
Элизабет посмотрела на него, и он сказал:
— Я полагаю, что вы знаете остальную часть истории. В свое время это несчастье наделало много шума. Она попыталась взять барьер, слишком высокий для любой женщины, и убила себя и нашего неродившегося ребенка!
— Нет… Я ничего не слышала. Я вам очень сочувствую. Это был жестокий удар для вас.
— Это действительно было ударом, — признался герцог, — именно тогда я твердо решил больше не жениться.
— Но, наверное, вас пробовали отговаривать?
— Да, — согласился он, — но я не подчинился отцу. Он был в ярости. И я покинул страну.
— Вам так стало легче? Вы почувствовали себя… более счастливым?
— Путешествие оказалось чрезвычайно интересным, и оно помогло мне принять решение: никогда больше не буду я подвластен кому бы то ни было и никогда больше не буду делать то, что противно моей природе.
— Так вы никогда и не женились, — сказала Элизабет мягко.
— Я так решил для себя. И кроме того, вы должны понять меня: я ненавидел замок и предпочитал жить в любом другом из моих владений, но только не здесь.
— Вот почему мы никогда не встречались, — отметила Элизабет.
— Если бы я встретил вас тогда, когда вы были замужем, — сказал герцог, — это разбило бы мое сердце! Но теперь, моя несравненная, я прошу вас восполнить мне то, чего я был лишен все те годы, когда мне некого было любить так, как я люблю вас.
— Вы… действительно намерены?..
— Вы знаете, как я намерен поступить, — ответил он.
Его руки сжали ее в объятиях, он наклонил голову и очень нежно поцеловал ее губы.
Целуя ее, он сознавал, что никогда и никого так не любил в своей жизни.
Элизабет обладала всем, что он хотел бы видеть в своей жене.
Она была женственная, ласковая и нежная, умела сострадать и сочувствовать.
Он думал, что, если бы им удалось прожить вдвоем среди цветов в его саду, это было бы всем, чего он только желал от жизни.
Герцог оставил свое Девонширское поместье, полагая, что ему следует отдать дань уважения королеве.
Сделав над собой усилие, он занял свое место среди пэров и выполнял возложенные на него обязанности.
Но они были для него невыносимо скучны.
Забавляло его только то, что, будучи «прекрасной партией», он стал преследуем всеми честолюбивыми мамашами.
Они демонстрировали своих дочерей перед ним так, как будто те были однолетками на весенней ярмарке лошадей.
Его развлекали приглашения светских львиц, находивших его чрезвычайно привлекательным.
Они жаждали включить его в списки своих воздыхателей.
Понимая, что слишком долго уже пренебрегал своими обязанностями по отношению к родовому имению, герцог сделал над собой усилие и вернулся в замок, чтобы устроить здесь большой прием.
И хотя он всеми силами старался не допустить этого, однако он почувствовал, как призраки, преследовавшие его ребенком, опять явились ему.
Всюду, куда бы он ни пошел, чем бы ни занимался, они были где-то поблизости.
Он высоко оценил старания управляющего, который в отсутствие хозяина поддерживал и сад и само поместье на должном уровне.
Но он знал, каким бы роскошным ни казалось все здесь, однако его сад в Девоншире был для него куда более привлекателен.
Может быть, потому, что своей красотой девонширский сад был обязан не стараниям предыдущих поколений, но только ему.
Когда он целовал Элизабет, ему казалось, он целует цветок, хрупкий цветок одной из орхидей, так много значивших для них обоих.
Он знал, что будущее, которое он сотворит для нее, будет столь же прекрасным, как эти цветы.
Герцог поднял голову.
По выражению лица Элизабет он догадался, что этот поцелуй означал для нее не меньше, чем для него.
— Я люблю вас! — Он произнес эти слова глубоким и проникновенным голосом. — Я люблю вас так сильно, что, если вы отвергнете меня, я не смогу жить без вас.
— О… нет… вы не должны… говорить такие слова! — вскричала Элизабет. — Я люблю вас… Я люблю вас всем сердцем… Я… мне казалось, что я уже никогда не смогу чувствовать ничего подобного снова— Но, любимый… все же я… должна подумать и об… Алоиз, ведь она моя дочь!