Нэд прикоснулся губами к маленькому лобику и ощутил, что ребёнок горит. Фотограф сделал несколько снимков, бранясь по поводу рассеянного вида папочки и хныкающего мальца, после чего встревоженные Нэд и Джон одели Криса и отправились в детскую больницу. Послушав его лёгкие, врач вынес суровый вердикт: «крупозное воспаление лёгких, уже начался отёк лёгких и сильная тахикардия. Он не жилец».
- Но вы же врач, сделайте что-нибудь, спасите его, - взмолился Нэд.
- Я врач, а не волшебник, - покачал головой доктор, - увы, я ничем не смогу помочь без пенициллина, а его в нашей больнице нет. Могу только вколоть ему камфору, чтобы поддержать сердце.
- Я достану пенициллин, держись, - пообещал Джон, обнял брата и побежал в госпиталь, в котором работал.
Главврач лишь покачал головой, услышав просьбу Уотсона.
- В нашей больнице на данный момент нет пенициллина, а если бы и был, я не смог бы вам его отдать, потому, что, в первую очередь, в нём нуждаются раненые, недавно перенесшие операции. А у нас сейчас большие проблемы со снабжением медикаментами.
- Неужели во всём городе нет пенициллина? Может быть, есть в других больницах? – не сдавался Джон.
- Я уже обзвонил их все, пытаясь одолжить необходимые препараты. Никто не хочет делиться, лишь главврач Железнодорожной больницы по секрету сообщил мне, что есть один фармацевт, который может достать всё что угодно, но это будет очень дорого стоить. Его зовут Джим Мориарти, аптека находится в Литейном переулке.
- Спасибо, я знаю, где это, - упавшим голосом сказал Джон, прекрасно понимая, какую плату потребует с него бывший друг детства в обмен на лекарство. Вот так бывает, дружишь с кем-то годами и думаешь, что всё про него знаешь, а стоит увидеться после нескольких лет разлуки, и понимаешь, что имеешь дело с совсем другим человеком…
Джон понуро вышел на улицу. Стоит ли жизнь невинного ребёнка того, чтобы поступиться ради этого своими принципами и изменить мужу? Будет ли это изменой, если совершается ради благого дела? Надо же, а ведь когда-то он был влюблён в Джима и был бы рад отдаться ему, но теперь от мысли об этом Джон не испытывал ничего, кроме омерзения. Он никак не мог отважиться пойти на поклон к Мориарти и предоставить себя в его распоряжение. Решил сначала попытать счастья в Железнодорожной больнице. Но там его тоже ждала неудача. Доктор Андерсон сказал, что пенициллин, купленный втридорога, у них только что закончился. И Джону не оставалось ничего иного, кроме как отправиться за лекарством к Мориарти. Неосознанно оттягивая этот неприятный момент, сначала он забежал в детскую больницу, которая была по дороге, чтобы узнать (ну чем чёрт не шутит?), нет ли у племянника улучшения. В коридоре он увидел плачущего Нэда, которому только что сообщили, что его ребёнок умер от сердечно-сосудистой и дыхательной недостаточности, приведшей к гипоксии головного мозга. Джон долго ещё винил себя за колебания и нерасторопность, приведшие к смерти ребёнка, до тех пор, пока, спустя несколько лет, не узнал, что одного пенициллина всё равно было бы недостаточно, чтобы его спасти.
Через день после похорон фотограф принёс снимки, на которых был запечатлён маленький Кристофер в последние часы своей жизни. Убитый горем Нэд долго плакал над ними, а потом вставил их в семейный альбом.
========== Глава 12 Неумолимость судьбы ==========
Комментарий к Глава 12 Неумолимость судьбы
**Перед тем, как читать главу, пожалуйста, обратите внимание на изменения в шапке.**
После смерти ребёнка Нэд пошёл вразнос. После слёз и истерик наступило неестественное веселье. Он хохотал по поводу и без, флиртуя со всеми вхожими в дом альфами и бетами, частенько задерживался после работы, а по возвращении от него пахло спиртным и дешёвым табаком. Увещевания были бесполезны, тем более что у Джона, понимавшего, насколько тяжело сейчас брату, язык не поворачивался предъявлять ему претензии. Он прекрасно слышал, как тот порой тихонько всхлипывает по ночам, а утром снова надевает маску весельчака, которому всё нипочём. Джон не знал, смог ли бы он сам пережить такое. Родители не должны хоронить детей. Это - один из непреложных законов бытия.
Однако ближе к весне Джон всё же вынужден был вмешаться после того, как Нэд во время течки на несколько дней исчез из дома. Когда брат, наконец, вернулся довольный и слегка помятый с плиткой шоколада и пузырьком спирта в руках, Джон упрекнул его:
- Я, конечно, всё понимаю, у тебя горе и не самая приятная жизнь, но ты зашёл слишком далеко. Война когда-нибудь закончится, а репутация шалавы останется с тобой навсегда. Даже если я ничего не расскажу Генри, обязательно найдётся доброжелатель, который постарается открыть ему глаза на твоё распутное поведение.
- Ты надеешься дожить до этого времени? Ты думаешь, он вернётся? - спросил Нэд. - Я предпочитаю жить сегодняшним днём и не думать о том, как жить дальше, иначе можно просто свихнуться.
- А о папе ты подумал? Его же наверняка удар хватит, когда он услышит о твоём лёгком поведении.
- Вольно ж ему, живущему в довольстве и безопасности, судить тех, кто остался здесь… Скажи, ну какая ещё радость в жизни нам осталась, когда даже пожрать толком нечего? – в голосе Нэда прорезались истеричные нотки.
- Как ты можешь завидовать ближнему своему?! – возмутился Джон и влепил брату звонкую пощёчину.
Нэд схватил в охапку пальто и выбежал из дома. Обида на весь мир за то, что он оказался в такой ситуации, душила его. Первое время после смерти Криса он искал утешения в церкви, однако не нашёл его. Он читал молитвы перед иконами, но не чувствовал облегчения. Вместо этого в голове всё время вертелось лишь одно: Бог был несправедлив, если поступил так с ним и с его ребёнком. Они ведь не сделали ничего, за что их следовало бы покарать. А в чём были виноваты другие люди, массово гибнущие и страдающие на этой войне? Не может быть, чтобы все они были закоренелыми грешниками. Нэд отказывался верить в такого бога. А если бога нет, то, стало быть, всё позволено. И наплевать на то, что думают по этому поводу окружающие. Он будет искать забвения в другом месте.
Нэд шмыгнул носом. Ох, зря он не додумался прихватить с собой бутылку со спиртом. Тот помог бы ему сейчас хоть немного успокоиться и совладать с рвущимися наружу слезами. Ну да ничего, Нэд знал, где можно раздобыть алкоголь. Он зашагал в направлении центра города, где квартировали немецкие офицеры. Всякий раз, когда он там появлялся, то замечал на себе презрительные взгляды горожан и прекрасно понимал, что за глаза его называют немецкой подстилкой. Ну и пусть. Он смертельно устал от такой жизни, в которой больше не было ни радости, ни смысла. Разве это жизнь? Нет, скорее, отчаянные попытки выжить. Нэд устал от постоянного холода, голода и хронического недотраха. А отдаваясь немецким офицерам, он получал не только сексуальное удовлетворение, но и возможность хоть изредка нормально поесть. Ведь им присылали из дома посылки, в которых была настоящая мясная тушёнка, сухая колбаса, сгущёнка и обалденно вкусный швейцарский шоколад. А ещё у них были шнапс и спирт, которые позволяли хотя бы на время забыться и перестать думать об окружавших его ужасах.
Нэд и сегодня не выспался. С этим своим секс-марафоном он не спал уже четвёртые сутки кряду. После ссоры с братом он изрядно перебрал и согласился на групповуху. Собственно, его согласия никто не спрашивал, а ему в тот момент было всё равно, вот он и не стал протестовать, когда к оберлейтенанту присоединился его товарищ по комнате. Двойное проникновение оказалось довольно болезненным, но это было хорошо, потому что физическая боль отвлекала омегу от боли душевной. Однако человек – такое существо, которое быстро ко всему привыкает, и вскоре Нэд стонал уже не от боли, а от наслаждения, которое приносили ему сразу два скользящих внутри него члена. Кончив, оберлейтенант вышел из него и принялся подёргивать его член. Вскоре Нэд забился в оргазме, подстёгивая всё ещё двигавшегося внутри него лейтенанта. Вслед за оргазмом пришла невыносимая ясность мысли, и Нэд понял, что опаздывает на работу. Немного отдохнув, он наскоро обтёрся любезно предоставленным ему влажным полотенцем и поспешил на хлебозавод. В заднем проходе чувствовался дискомфорт, поэтому идти было тяжело. Да и от выпитого за день алкоголя Нэда слегка пошатывало. Но работу нельзя было потерять, потому что тогда он сразу лишится половины своего и без того скудного хлебного пайка. В памяти всплыли бисквитные торты, украшенные разноцветным масляным кремом, которые до войны выпекали в кондитерском цеху. Рот сразу наполнился слюной, и Нэд подумал, что отдал бы сейчас полжизни за кусочек такого торта.