Теперь настала моя очередь смеяться. Я знал: моя мама красавица. Иногда я замечал, как отец смотрел на нее и словно не верил, что она жила в его доме и хозяйничала на его кухне. Он как будто думал, что она ненастоящая. Но она была настоящей и принадлежала ему.
– Он пошел за мной, – продолжала мама, – чтобы налить себе чаю со льдом.
Отца ни за какие деньги нельзя было заставить пить чай со льдом. Поймав мой озадаченный взгляд, мама кивнула:
– Я только позднее узнала, что это его самый нелюбимый напиток. Он наклонился над столешницей и стал смотреть, как я делаю бутерброд, а потом наконец спросил: «Так вы дочь доктора Лукаса?» Я состряпала непроницаемую мину и ответила: «Нет. Просто зашла с улицы, чтобы сделать себе сэндвич». Тут я хотела усмехнуться, но, как только подняла взгляд, у меня перехватило дыхание. Я никогда еще не видела таких прекрасных глаз.
Этот комплимент я мог принять и на свой счет, потому что глаза у нас с папой были одинаковые: светло-серые, как дождь. Еще я унаследовал от отца рост, аналитический склад ума и способность наглухо замыкаться в себе. Но всего этого я тогда еще не знал.
– Потом в комнату вошел Чарльз. Твой папа сердито зыркнул на него, но он только осклабился и сказал: «Вы, должно быть, дочь доктора Лукаса! Я Чарльз Хеллер, один из его многочисленных последователей». Кто-то из них двоих спросил, чем я занимаюсь. Я сказала, что учусь в Дьюке. Твой папа поинтересовался, какая у меня специальность. Я ответила: «Изобразительное искусство». И тогда, Лэндон, он сказал то, из-за чего ты мог никогда не родиться на свет. – (Я удивленно насторожился: эту часть истории мне раньше не рассказывали.) – Он фыркнул: «Изобразительное искусство? И что же вы собираетесь делать с таким никчемным образованием?» У меня отвисла челюсть. Ничего себе, да? Мне захотелось ударить его по красивой надменной физиономии, но вместо этого я сказала, что собираюсь делать этот мир прекраснее. Так-то! Пусть, мол, знает, что и меня не впечатляло его будущее занятие, «деланье денег». Я развернулась и, кипя от злости, потопала обратно к лестнице. «Никогда больше не посмотрю ни на кого из папиных студентов! Какой бы симпатичный он ни был!» – твердила себе я, даже не сообразив, что сэндвич-то остался на кухне.
Дальнейшее развитие событий было мне известно: под влиянием сиюминутного порыва мама передала отцу через Чарльза приглашение на свою первую выставку. Для моральной поддержки с ней была лучшая подруга Синди – на случай, если Рэймонд Максфилд опять будет говорить гадости. Но он, наоборот, признался, что мамины работы его потрясли. Мама не раз кокетничала, говоря, будто отец влюбился не в ее красоту, обаяние или строптивый нрав, а в ее живопись.
А отец всегда уверял, что дело было именно в нраве.
Но я-то знал: папа запал на все это, вместе взятое. И когда она умерла, для него как будто погасло солнце, вокруг которого он вращался.
Лукас
Прошло уже несколько часов, как я вернулся из клуба, но мысленно я продолжал обнимать Жаклин Уоллес. Мне постоянно вспоминалось, как она нервно сглатывала и, запинаясь, задавала мне вопросы. Вспоминались ее сумрачно-голубые глаза в полутьме прокуренного зала. В тот самый миг, когда я прижал ее к себе, вокруг все исчезло. Я не ощущал смешанного запаха пота и одеколона, не слышал музыки, криков и смеха. Я воспринимал только ее сладковатый аромат и биение собственного сердца, которое с умноженной силой гоняло по телу кровь.
Придя домой, я лег в постель, уставился невидящими глазами в потолок, и мое воображение сорвалось с привязи. Я представил, что она распростерлась на мне, коленями врозь, ее тело откликается на мои размеренные толчки, а приоткрытый рот – на прикосновения моего языка. Мои нервы напряглись до предела. Я впился руками в собственные бедра, а ощутил мягкую обнаженную кожу Джеки. И ее шелковистые волосы, щекочущие мне лицо. И ее абсолютное доверие.
Я накрыл лицо подушкой и зарычал. Я понимал: то, что я сейчас делаю, пытаясь ослабить нарастающее напряжение, – мерзкая пародия на то, чего мне действительно хочется. Жаклин не может быть моей, и тому есть несколько причин. Она для меня запретный плод, я ее преподаватель (хоть ей это и неизвестно). Она только что рассталась с парнем, с которым встречалась три года. И наконец, она пережила в моем присутствии такое унижение, какого никому не пожелаешь, и теперь боялась меня.
«Но, может быть, уже не так, как раньше», – прошелестело в голове.
Я не сумел сдержать дрожь, охватившую мое тело, и позволил этой волне найти естественный выход. Нужно было хоть как-то высвободить лишнюю энергию, чтобы уснуть.