Второй мамин брат, Миша, настойчиво добивался среднего образования, сдал экстерном за гимназический курс и к началу войны 1914 года был уже на 4-м курсе медицинского факультета в Киеве. Выпущенный досрочно, как и все его сокурсники, он воевал, был ранен, потом снова на войне, до самого ее конца и, наконец, в Красной Армии. Всю остальную долгую жизнь он был врачом — сперва на Украине, потом в Ленинграде (умер в 70-х годах).
Три младших маминых брата были совсем детьми, когда она уехала из дома, и выросли уже без нее. Самая характерная судьба у старшего из них, Фимы, о котором я уже мельком упоминала. Не знаю (и теперь уже не у кого спросить), получил ли он хотя бы среднее образование, какое, уже в советское время, получили его младшие братья. Но он был из тех местечковых еврейских юношей, для которых революция и новый строй стали дорогой к быстрому возвышению. Вспоминая о нем, я всегда вижу в нем булгаковского Швондера, с его бурной активностью, низкой культурой и нравственной неразборчивостью. В 1923 году, когда я впервые его увидела, ему было всего лет 26–28, но за немногие годы после окончания Гражданской войны, когда началась его работа в Чека, он стремительно поднимался в должностях и возглавлял уже областную Чека в одной из крупных и важных южных областей — в Ростове-на-Дону.
А через несколько лет, продолжая успешно двигаться по служебной лестнице, он оказался в Москве. Здесь, без отрыва от работы, окончил Промакадемию, и это открыло ему путь к новым крупным постам. В воспоминаниях бывшего секретаря Сталина Б. Г. Бажаноча о Промакадемии говорится: «Несмотря на громкое название, это были просто курсы для переподготовки и повышения культуры местных коммунистов». Думаю, что он учился там в те же годы рубежа 20—30-х годов, когда там получали свое условное «высшее образование» жена Сталина Надежда Аллилуева и Никита Хрущев.
В 30-х годах, когда наша семья время от времени бывала у него в гостях, это был уже вальяжный советский барин, заместитель начальника одного из важных, в годы бурного строительства, главков Нарком-тяжпрома — Главцемента (Главк строительной промышленности и промышленности стройматериалов). Он обладая, разумеется, всем атрибутами чиновника такого ранга — трехкомнатной квартирой в недавно построенном доме в Денежном переулке на Арбате, дачей в Малаховке, служебным «Линкольном» с бегущим оленем на бампере, молодой красавицей женой (с первой женой Верой он развелся, оставив ее в Ростове, а дочь Зину, с согласия жены, увез с собой в Москву). Он был вхож в придворную элиту, даже писательскую и артистическую (ближайшим другом был поэт Александр Жаров) и пару раз ездил за границу, выполняя задания наркома Орджоникидзе.
После смерти Орджоникидзе в 1937 году началась «чистка» наркомата, но начальник Фимы С.З. Гинзбург только выиграл от новых обстоятельств и стал замнаркома. Более того, в начале 1938 года он стал председателем особого Комитета по строительству при Совнаркоме СССР. Казалось, что дядю Фиму террор миновал: шел уже 38-й год, а его все не трогали. Я точно помню дату, потому что в августе этого года родился мой сын Юра, и дядя успел еще подарить кроватку для него. Но вскоре после этого, осенью, его все-таки взяли, и он почти на 20 лет исчез в ГУЛАГе.
Лев Разгон, некоторое время бывший с ним в одном лагере под названием Вожаель, воспроизвел в своей книге «Плен в своем отечестве» рассказ Ефима о том, как его судил его же приятель и собутыльник Уль-рих. Он спрашивал этого «готового служить верой и правдой любому начальнику» человека, знал ли он о существовании в Наркомтяжпро-ме контрреволюционной правотроцкистской организации. Тот, конечно, с ужасом отрицал. «Но вы читали в газетах показания Пятакова об этом?» — спрашивал Ульрих. Этого отрицать подсудимый не мог. «Стало быть, знали!» — с удовлетворением заключил Ульрих и объявил приговор — пятнадцать лет.