Я уехала на лето в лагерь в Расторгуево в глубоком душевном смятении. С одной стороны, я осознавала его равнодушие ко мне и даже считала его справедливым. Что я по сравнению с ним? Моя мама так прочно вбила мне в голову мысль о моей непривлекательной внешности, что я принижала себя в этом отношении сверх меры. Свой интеллект и в особенности образованность я тоже не преувеличивала. А он так хорош во всем! И еще эти смутные сведения об его необыкновенной семье: отец — известный театральный и художественный критик, мать — княгиня! Старший, единоутробный брат — молодой, но уже знаменитый художник Андрей Гончаров.
Но, с другой стороны, если бы я была ему совсем не нужна, зачем он проводил со мною столько времени? Зачем попросил подарить ему мою фотографию, когда, вступая в комсомол, я снялась в модной тогда среди молодежи юнгштурмовке с портупеей через плечо? (Он сохранил эту / (фотографию — в 60-х годах, когда мы принимали на хранение в Отдел рукописей архив его отца, он показывал ее занимавшейся этим делом Мариэтте Чудаковой.)
Сомнения мои были пустые. После школы отношения со мной его нисколько не занимали. Он ни разу не позвонил, а когда я, вернувшись\ осенью в Москву, после долгих терзаний переломила свою гордость и \ позвонила сама, он явно удивился и, небрежно поговорив несколько \ минут, простился, сказав, что очень занят. Тут-то я и сломалась — началось нервное заболевание, какие-то припадки типа эпилептических, I преследовавшие меня до первых родов — правда, постепенно становившиеся все реже. Я так никому и не рассказала об источнике своих страданий, а со временем и сама перестала в это верить.
Но потом явилось подтверждение. Спустя пять лет, летом 1935 года, я поступала в университет. Наступил день, когда должны были вывесить списки принятых на истфак. Войдя в вестибюль факультета, где висели эти списки, я вдруг встретила Лешу. Я не видела его пять лет, и моя детская любовь казалась мне уже далеким прошлым. Но не тут-то было! Меня бросило в жар и в холод. И когда, поговорив с ним несколько минут, узнав, что он тоже поступил на истфак, удивившись, что мы не встретились на экзаменах — очевидно, были в разных потоках, — я глупо спросила: «Подождать тебя?», пришел черед ему удивляться. «Зачем?» — спросил он и тут же познакомил меня с ожидавшей его девушкой. Это была его первая жена Ая Торская.
Ночью, после двухлетнего перерыва, у меня снова был припадок — и, конечно, моим родителям и в голову не могла прийти причина. Но на этом у меня все с ним было совершенно кончено.
В университете мы с Лешей учились вместе только полтора года. На 2-м курсе он, как и целая группа наших юношей, был арестован. Началась сложная, смутная его биография: через год он вернулся — один из всей этой группы, и какой-то шлейф подозрений, наверняка неспра-Гведливых, с тех пор тянулся за ним в наших глазах. Тем более что, опра- вившись от потрясений, он упорно начал делать комсомольскую, а потом партийную карьеру на факультете. Это Лешка-то, с его семейными традициями!
Наш курс окончил университет в 1940 году; я была уже аспиранткой, а Леша, отставший из-за своих злоключений, еще учился, когда началась война. Четыре года он воевал и только потом доучивался на факультете. Все получилось слишком поздно, и, несмотря на неустанные его усилия на партийном поприще, ему не удалось достичь чего-либо значительного, к чему он, несомненно, был способен. Долгие годы он был редактором журнала «Преподавание истории в школе» (кажется, так он назывался). Что это за деятельность была в те времена, легко себе представить. Мы иногда виделись на встречах нашего курса, где он когда-то начинал учиться, — вначале ежегодных, а потом раз в пять лет.
Теперь он охотно рассказывал, что мы когда-то сидели на одной парте, и любил целоваться при встрече и расставании. Последний раз я видела его летом 1980 года, когда он организовал встречу нашего школьного класса. Удивительно, но через 50 лет после окончания школы, после войны, на которой погибло столько наших мальчиков, после ГУЛАГа, где побывал не только он, но и некоторые другие одноклассники, удалось собрать пятнадцать пожилых женщин и мужчин.
Оттуда мы возвращались вдвоем. Леша уже ходил с трудом, задыхался, и мы довольно долго сидели на бульваре на Университетском проспекте. Он как будто подводил итог своей далеко не удавшейся жизни, хотя в последнем, четвертом браке был, видимо, счастлив и имел двух сыновей (теперь известные люди — Алексей и Владимир Кара-Мурза). Впервые за долгие десятилетия мы со светлым чувством вспоминали наше школьное детство, и нам не было неловко вдвоем.