Дом наш — типичный доходный дом, построенный в 1913 году, накануне Первой мировой войны, стоял посреди короткого переулка, соединявшего Поварскую с Большой Молчановкой. Переулок был знаменитый в тогдашней Москве, и каждый дом в нем имел свою историю. Наш — угловой, с него начиналась Малая Молчановка, и на ней примыкал к нему известный, не раз описанный в литературе «дом со львами», сразу после окончания строительства в 1913 году заселенный писателями и артистами, а к моему времени, как и наш, «уплотненный» совсем другим населением.
Теперь я понимаю, что от революции до лета 1928 года, когда мы поселились на Ржевском, прошло примерно столько же времени, сколько от «перестройки» до конца XX века — то есть очень немного. А тогда мне советская власть казалась уже давним, вечным и единственно возможным строем в нашей стране. На самом же деле прошедшее десятилетие еще не успело окончательно вытравить приметы прошлого. Так, в нашем небольшом переулке (хотя он назывался Большой Ржевский, в нем было по нашей стороне всего пять домов; Малый Ржевский переулок, с противоположной стороны Поварской, был еще короче) действовали две церкви: рядом с нами находилась маленькая церковка Бориса и Глеба, окруженная садом — прибежищем всех нас, детей из примыкающих домов; потом, взрослыми, мы гуляли там с колясками наших младенцев, и только после войны строительство массивного здания Верховного суда стерло с лица земли и давно уже закрытую церковь и церковный сад. А в другом конце переулка, где он вливался в Большую Молчановку, стояла одна из замечательных московских церквей — Николы «на курьих ножках» (там в известном романе Алексея Толстого «Хождение по мукам» говели Даша и Катя). В первые годы нашей жизни на Ржевском в обеих церквях еще служили, звонили колокола, теплились свечи. Потом колокольный звон запретили, а церковь Николы снесли в начале 30-х годов, построив на ее месте школу. Еще одна, большая церковь, тоже Бориса и Глеба, стояла в двух шагах от нас, на Поварской, напротив Борисоглебского переулка. Ее тоже снесли и на ее месте построили здание для музыкального училища имени Гнесиных. И нам и нашим родителям все это казалось вполне естественным.
Помню, впрочем, иную свою реакцию на уничтожение храма Христа Спасителя. Он казался мне величественным. Сквер вокруг храма мы с моей подругой Люсей Гениной (она жила в нашем доме, этажом ниже) давно облюбовали и проводили там в каникулы долгие часы, читали, болтали, грызли семечки и наслаждались жизнью. И вдруг храм взорвали. Меня очень поразило равнодушие к этому родителей. Папа, заметив мою возмущенную реакцию, спокойно сказал: «Ну, что тебя волнует? Это эклектическое здание — оно не представляет ни исторической, ни художественной ценности. А место прекрасное — там можно построить что-то действительно ценное».
Поварская — одна из красивейшихулиц тогдашней Москвы. В основном застроенная современными зданиями еще накануне Первой мировой войны, она не была затронута новым строительством. Сохранялись на ней и более старые особняки, во многих из них размещались посольства. Но самое замечательное здание — так называемый «Дом Ростовых», городская усадьба Долгоруковых, куда Л. Толстой поселил своих героев. В особняке Гагариных находился Институт мировой литературы. В красивом одноэтажном особняке на нашей стороне улицы находилась квартира немецкого посла, фамилия которого значилась на двери, на блестящей медной табличке. Проходя мимо, можно было рассмотреть за окнами их роскошную европейскую жизнь, ковры, картины и зеркала. На другой стороне улицы располагались посольства одной из Прибалтийских республик, кажется Латвии, и Афганистана. В первое лето нашей жизни там, в 1928 году, в Москву приехал афганский эмир Аманулла-хан. Дошел слух, что он, стоя у подъезда своего особняка, приветствует прохожих, и мы с Люсей бегали на него смотреть. Он действительно там стоял, приветственно помахивал рукой и говорил непонятные слова. Народ скапливался у подъезда кучками, но не было ни милиции, ни какой-либо его охраны. Он нам понравился, и мы огорчились, узнав потом об его отречении.