Наконец, уже в августе, он как-то уехал с дачи в город, сказав, что у него дела и он останется там несколько дней, — а потом от него пришла телеграмма: они с Ольгой поженились и уехали в свадебную поездку (слово «поженились», кстати, не означало регистрации брака — они так и прожили свои совместные годы в гражданском браке; женившись впоследствии на Ире Свиридовой, Даня подчинился ее желанию регистрации, что принесло ему неисчислимые горести). Горю же мамы не было предела.
А я, между тем, снова занялась продолжением образования. Дело теперь стало проще: летом 1931 года Сталин выдвинул свои знаменитые тогда «шесть условий», в число которых входило прекращение «спеце-едства», то есть, в частности, отмена дискриминации специалистов, преграждавшей их детям доступ к образованию после семилетней школы. На этой волне мне легко удалось поступить в лучший тогда химический техникум — Политехникум имени Ленина на Старой Басманной улице. Я училась там четыре года.
Как ни странно, я плохо помню, чему и как нас учили — на сохранившихся у меня фотографиях я узнаю преподавателей, но если бы не надписи на обороте, я никогда бы не вспомнила их имена и фамилии. Не помню даже имен своих товарищей, кроме ближайшей моей подруги Иры Волковой и влюбленного в нее Вити Спиридонова, который как прилип к нам на первом курсе, так и сопровождал повсюду до конца. Помню, впрочем, Колю Артеменко, моего поклонника, который, в отличие от Вити, поняв мое равнодушие, вскоре от нас отстал. Какой там Коля? Я тогда еще помнила Лешу.
Уже к концу первого курса в техникуме я поняла, что если к чему-либо питаю отвращение, то именно к химии, TO4i.ee — к технологии химического производства, а именно специалистов по этой отрасли из нас должны были подготовить. Но что оставалось делать? Без аттестата о среднем образовании нельзя было учиться дальше. Вернуться в школу, которую как раз в 1932 году превратили в десятилетку (открыв восьмые классы), дававшую такой аттестат, казалось мне, студентке, постыдным и смешным. Значит, нужно было продолжать учиться всем этим постылым химико-технологическим премудростям, которые нам преподавали почти на вузовском уровне (отчего обучение и длилось четыре года вместо обычных для техникумов трех), да еще учиться так, чтобы обеспечить себе возможность не отрабатывать после окончания положенные три года по специальности, то есть получить «красный диплом» и войти в те 5 процентов отличников, которые от этого освобождались. А затем сразу поступать в другой вуз. И мне уже ясно стало — в гуманитарный.
Так я приняла первое в жизни взрослое решение и вполне реализовала его за следующие три года. Но, конечно, сыграло роль и мое всегдашнее желание быть первой ученицей. Сообразительности и хорошей памяти было для этого достаточно, тем более при довольно слабой подготовке моих сокурсников. По сравнению с моей, в общем элитарной школой, где преобладали дети из интеллигентных семей, в техникуме среда сложилась иная — ребята из рабочих семей, из подмосковной деревни, приезжие из глубинки. Немало пришло и взрослых людей, уже семейных, рабочих химического производства, стремившихся повысить свой статус. Превзойти большинство из них в успехах было нетрудно, а завоевав репутацию отличницы, следовало просто ее поддерживать, прилагая весьма малые усилия. Так я и получила в 1935 году вожделенный «красный диплом» и на следующий же день отнесла его на истфак МГУ.
Вспоминая техникум, скажу еще о применявшемся на младших наших курсах «бригадном методе». Ничего нелепее нельзя было придумать — разве если поставить себе цель выпустить из учебного заведения людей, не имеющих понятия о том, что они в нем изучали. Курс делился на «бригады», и в каждую из них включали часть слабо подготовленных студентов и часть сильных. Для получения зачета отвечали, как правило, сильные, а зачет ставили всей бригаде. Но потом все-таки опомнились, и к концу нашего второго курса эту глупость отменили. Можно себе представить, в каком невыгодном положении оказались слабые — и мы потом помогали им, как могли.
Но все-таки — чем же были заняты несколько моих лет, от 15 до 19, столь важные для формирующегося человека? Преимущественно ум-сгвенным развитием — далеким от того, чему учили в техникуме. Многочасовые ежедневные занятия, поездки с Поварской на Басманную и обратно, домашние задания (особенно помнится такой предмет, как электротехника — преподаватель, вызывая к доске, задавал вопросы не только по заданному на дом, но по всему курсу) поглощали все время — а хотелось всего — и как-то удавалось многое. Что я только ни прочла тогда! У Николая Дмитриевича Зорина был огромный шкаф с собраниями сочинений русских и иностранных классиков, вероятно, оставшийся от Шполянских (не помню, чтобы сам Н.Д. что-нибудь читал). Я прочла все его содержимое — от полного Григоровича до полного Диккенса. Как можно том за томом проглотить все сочинения скучнейшего Григоровича, не могу теперь понять. Но прочла. И, конечно, читалось подряд и все, что оказывалось в доме, — главным образом, переводные романы, которых много циркулировало в 20-е и 30-е годы, какой-нибудь Пьер Лоти… Но и Эптон Синклер и Ромен Роллан тоже были прочитаны от корки до корки. Мало того — именно тогда, еще до университета, я заставила себя прочесть первый том «Капитала» и, по совету Дани, взялась за Гегеля, которого, впрочем, не осилила.