Рождаясь крепостным, человек жил в этой системе, воспринимая свою жизнь в ней как норму и следуя принятым в этой норме законам. Этому нисколько не противоречат факты возникавшего время от времени протеста — от Емельяна Пугачева до, скажем, Солженицына. В любом обществе находятся одиночки, пытающиеся сломать каноны этой нормы. Но исключения лишь подтверждают правило: народ живет по этим канонам, считая естественным их существование и свое существование в них.
А дальше речь может идти о широком спектре психологии, об их разнообразии, и о различии вытекающего из них поведения — а значит, и меры ответственности.
Но главная ответственность — за свою принадлежность к системе и за то, что соглашались жить в ней, — лежит на всех. В непонимании этого, в сознательных или даже неосознанных попытках отстраниться от своей причастности к системе, в такой неискренности с самими собой я вижу главный порок описания советской эпохи в мемуарах моих современников.
Чтобы закончить пока этот краткий очерк моей умственной эволюции, должна сказать, что идея о революции как благе и связанные с ней иллюзорные представления, например, о Ленине, при котором страна пошла бы по иному, справедливому пути, каким-то необъяснимым образом уживались во мне с укоренившимся уже отрицанием режима. Процесс избавления от рудиментов юношеской ортодоксальности затянулся на долгие годы.
А теперь об истфаке, каким я его застала в 1935 году. Исторический факультет был открыт в Московским университете в 1934 году после нескольких лет перерыва, когда университет вообще не готовил гуманитариев. Перерыву этому предшествовал так называемый ФОН — факультет общественных наук, заменивший собой закрытый еще в начале 20-х годов историко-филологический факультет. Осознав в начале 30-х пагубность принятого после революции огульного осуждения всей предшествовавшей отечественной истории, необходимость воспитания патриотических чувств в сложной международной обстановке, Сталин, как известно, счел нужным создать новые учебники и начать готовить квалифицированные кадры гуманитариев — преподавателей и для средней школы и для высшей. 16 мая 1934 года было издано постановление Совнаркома «О преподавании гражданской истории в школах СССР», закрепившее эту новую линию. При наличии педагогических институтов университет был нацелен как раз на подготовку преподавателей высшей школы и исследователей, способных заполнить лакуну, образовавшуюся между трудами старых специалистов и новыми требованиями. В первые годы количество студентов было очень велико — принимали по 300 человек в год, не считая тех, кто учился на вскоре же открывшихся вечерних отделениях.
Нашему курсу предшествовал только один набор — 1934 года, по социальному составу, подготовке и возрасту значительно отличавшийся от нашего. Дело в том, что первый выпуск школы-десятилетки состоялся как раз к нашему приему, весной 1935 года. Поэтому в предыдущий прием, первый на вновь открывшемся истфаке, попали не вчерашние школьники, как в значительной мере в наш, а, главным образом, комсомольские и партийные работники, чаще всего окончившие так называемые рабфаки («рабочие факультеты», дававшие более примитивную подготовку).
Конечно, в составе студентов и у нас было много вполне взрослых людей, за плечами которых была уже довольно долгая трудовая жизнь или комсомольская и партийная карьера, — например, мой будущий приятель Борис Тартаковский, фанатичная коммунистка Эстер Герштейн, будущий наш комсомольский босс Саша Шитов. Другую группу, довольно пеструю по составу и образованию, составляли студенты моего примерно возраста, т. е. 19–20 лет, окончившие семилетку раньше, чем была открыта десятилетняя школа. Кто, как я, окончил техникум — таких оказалось мало. Большинство же моих сокурсников, принадлежавших к этой группе, училось в ФЗУ (школы фабрично-заводского ученичества — то, что потом называлось ремесленными училищами, а еще позже ПТУ) и успело год — два поработать либо в промышленности, либо, как, например, Алексей Кара-Мурза, на строительстве метро.
Но треть, по крайней мере, нашего курса составляли девочки и мальчики 17–18 лет (мы их называли «дети»), окончившие в этом же году десятилетку. Они были самыми образованными в гуманитарном цикле наук. Особенно заметны стали у нас (да и на филологическом факультете) выпускники знаменитой уже тогда 110-й школы — Алена Бажанова, Арон Модель, Ося Розенберг и некоторые другие. Не случайно речь перед правительством и почетными гостями на торжестве по поводу первого выпуска десятилеток поручили выпускнице именно этой школы Ане Млынек, тогда прославившейся на всю страну. (Скажу в скобках: отец Ани был сослуживцем моего папы, поэтому мы сразу узнали, что он, человек с больным сердцем, не перенес радостного волнения из-за внезапной славы дочери и ее общения с самим Сталиным и следующей ночью после появления во всех газетах ее портрета скончался от инфаркта. Тоже черта эпохи.)