К середине июля встала проблема эвакуации. При первых разговорах в университете об отправке женщин с детьми я сказала, что не могу Ьхать, потому что у меня мать в больнице. Но Сергей Данилович Сказ-ян, которому я тоже сказала об этом, возразил: «Говорят, что из Москвы в первую очередь отправят лечебные стационары. Вы же не хотите, чтобы ее отправили без вас?» Пришлось обдумывать все заново.
В нашей семье сперва никого, кроме Левы, не было в армии. Институт Павлика сразу начал готовиться к эвакуации в Среднюю Азию. Я боялась двинуться туда с тяжело больной матерью и маленьким ребенком и некоторое время наивно надеялась как-то остаться в Москве. Вопрос о моем туберкулезе вообще не мог возникать, и впоследствии я никогда о нем не вспоминала.
Но вскоре Даня ушел в ополчение, а его жену и сына Шуру Союз композиторов отправил в совхоз под Свердловском. Потом начал отправлять преподавателей и аспирантов, сперва женщин и детей, и университет. С первым эшелоном в конце июля уехали и мы, привезя маму на вокзал прямо из больницы. Мы уезжали одни, с тремя огромными, неподъемными чемоданами и тюками (хотя еще казалось, что мы едем ненадолго, хватило ума на всякий случай взять зимнюю одежду и обувь). Мужчины наши оставались — ни институт Павлика, ни папин наркомат еще не трогались с места. Они погрузили нас в теплушку, а как я справлюсь потом с мамой, почти неспособной двигаться, ребенком, не достигшим и трех лет, и грузом было непонятно.
Место назначения эшелона было неизвестно, ясно было только, что он идет сначала в Казань. В Казань уже раньше уехала к тетке Алена Бажанова с трехмесячным сыном и звала меня к себе. На всякий случай у меня были адреса Гриши Максимова в Ижевске и Левиного старшего брата Габы в Свердловске.
До Казани ехали несколько дней. Поезд подолгу стоял на станциях или в тупиках: пропускали бесконечные воинские эшелоны. В теплушке нашей, кроме университетских женщин и детей, оказались беженцы из западных пограничных городов, выскочившие из своих домов полураздетыми и более никогда туда не вернувшиеся. Одна из них, офицерская жена, рассказывала мне, что в их части (где-то близ Бреста) половину офицеров в начале июня отправили в отпуск, а ее муж был одним из немногих оставшихся, и она ничего не знала о его судьбе. Заливаясь слезами, она все повторяла: «Они нарочно всех отправили, это враги, это скрытые фашисты!» Кто эти «они», было непонятно.
Уже через день-два у нас кончились припасы, взятые с собой в расчете на сутки езды до Казани. Нечем стало кормить детей. И мы с моей сверстницей Наташей, ехавшей с двумя маленькими детьми (старший стал потом известным математиком, академиком В. Арнольдом) поочередно выскакивали из остановившейся теплушки, чтобы налить в чайники кипяток и, если удастся, купить что-нибудь у баб на станциях. Но часто поезд наш останавливался далеко от перрона, время отправления никогда не было известно, и мама всякий раз плакала при наших уходах: если отстанет Наташа, то что мы будем делать с тремя малышами, если я — то что будет с ней и Юрой? Но обошлось — хотя один раз я вскочила уже на ходу на площадку хвостовой теплушки, и, добравшись до своей, застала маму уже почти без сознания и Наташу, отпаивающую ее какими-то лекарствами. Ребятишки наши мирно возились на полу.
Мы еще не доехали до Казани, когда выяснилось, что эшелон пойдет дальше, за Урал, и минует Казань. Поэтому тем, кто стремился туда, предложили высадиться на последней перед Казанью большой станции и следовать дальше самим на так называемых рабочих поездах. Мы с Наташей так и сделали.
Уже к вечеру мы оказались на неосвещенной платформе, часа два ждали поезда, с трудом погрузились и в Казань приехали почти ночью. Я надеялась, что нас встретят: Павлик должен был отправить Алене телеграмму, — но на перроне меня никто не встречал. Наташу встретил ее знакомый, и они ушли. Я перетаскала из поезда сперва по одному свои тюки, потом маму и спящего сына, и пошла в здание вокзала поискать кого-нибудь, кто согласился бы проводить нас до дома Алены. С этой минуты и во всю дальнейшую нашу эвакуацию я поражалась тому, сколько добрых людей встретила на своем пути. Всю жизнь вспоминаю их и мысленно благодарю.
Я нашла в вокзале носильщика, маленького кривоногого татарина, говорившего по-русски с невозможным акцентом, и, глядя на него с сомнением (как он осилит тюки?), повела на платформу. Но он очень ловко связал тюки, перекинул их через плечо, и мы двинулись. Транспорта по ночному времени не было, и мы долго шли пешком. Юра спал у меня на руках, мама плелась, придерживаясь за мое платье. Мы часто останавливались, чтобы дать ей отдохнуть. К счастью, стояла теплая летняя ночь. Наконец вот и нужный нам небольшой деревянный дом. Я посадила всю компанию на скамейку у ворот и пошла искать нужную квартиру. Все окна в доме были темными. Я долго звонила в квартиру и, не дождавшись ответа, думая, что звонок не работает, принялась стучать — безответно. Но на мой стук из соседней квартиры высунулась голова и сказала: «Зря вы стучите. Они, наверное, уехали, Алена собиралась к бабушке в Чистополь».