Дверь по искомому адресу отворила молодая девушка, представившаяся Гришиной женой (он ничего не сообщал нам о том, что женился) и прежде всего решительно загородившая от меня вход. Она сообщила мне, что вторая моя телеграмма пришла уже после отъезда Гриши, вместе с его военным ансамблем срочно отправленного к линии фронта. А сама она ожидает родных из Ленинграда и впустить меня не может. И дверь захлопнулась.
Я вышла на улицу, села на скамейку и впервые за эти дни заплакала. И тут ко мне подъехала странная фигура: немолодой, за пятьдесят, безногий мужчина на платформе с колесиками. До своего несчастья это, вероятно, был могучий, статный красавец (как выяснилось потом, ноги он потерял во время Гражданской войны), — это показывал его торс, сильные руки и все еще красивое лицо.
Он остановился возле меня и спросил:
— Что плачешь, дочка? Убили кого?
Я вытерла глаза и объяснила, в чем дело.
— Нашла о чем плакать! — сказал он. — Иди за мной, поживешь у нас пока, а там видно будет.
Он покатился по улице, а я пошла вслед. Он жил в полуподвале большого дома, в небольшой опрятной комнате с массой цветов на окнах. Войдя, мой новый знакомый сказал жене:
— Маша, эта девочка — эвакуированная, едет с больной матерью и ребенком. Поживут у нас. Поместимся, правда?
— Конечно, — спокойно ответила жена.
— У нее вещи тяжелые, возьми тачку, поезжай с ней на вокзал. А я пока здесь похозяйничаю, — так же спокойно распоряжался он.
Ужасно, что я совершенно забыла его имя, хотя из Свердловска пару раз писала им. Их ответы должны быть в моем архиве на антресолях нашей прежней квартиры на Ленинском проспекте.
Мы поехали с тачкой на вокзал, погрузили вещи, привезли маму и мальчика, а когда вернулись, уже был накрыт стол и нас ждал обед.
Наутро мой хозяин сказал:
— Пойдем, я тебя провожу, надо устраиваться на работу.
— Зачем же вам-то идти? — удивилась я. — Вы мне объясните, я и сама найду.
— Иди сразу к большому начальству. А одну я тебя не пущу. Надо проводить, ты наших мест не знаешь.
Он правильно меня ориентировал. Мы пришли в местный «Большой дом», где помещалось все республиканское начальство — и партийное и государственное. К моему удивлению, ждать пришлось не так уж долго. Меня принял не кто-нибудь, а заместитель председателя Совнаркома Удмуртской автономной республики. И сразу предложил место в здешнем пединституте. Но в жилье решительно отказал — в городе давно ничего не строилось, а приток эвакуированных, вопреки моим предположениям, ожидался большой. Сюда ехали военные заводы, и рабочих нужно было расселять.
— Снимете где-нибудь комнату, — говорил мой собеседник. — А насчет работы дайте ответ завтра же, претенденты прибывают каждый день.
Возвращались мы с моим спутником в сомнениях. В городе уже был острый дефицит продуктов, ожидать улучшения не приходилось. Снять комнату — а чем платить за нее? Мой гостеприимный хозяин предложил жить у них без денег. Но я просто по моральным соображениям не могла принять это великодушное предложение.
Еще накануне я отправила телеграмму в Москву и сообщила адрес в Ижевске (больше всего мы боялись потерять друг друга; я не знала, кроме того, возьмут ли Павлика в армию). Дома меня ждал ответ от папы: «Поезжайте в Свердловск, Габа и Люда ждут вас». Это меняло дело. Свердловск — большой индустриальный город, его все-таки найдут возможность как-то подкармливать. У моего двоюродного брата Габы, полковника, не комната, а двухкомнатная квартира, мы их не очень стесним. И я с больной мамой окажусь среди родных.
Можно спросить, почему я не поехала туда прямо из Казани? Ответ простой: мне не приходило в голову, что Габа, профессиональный военный, не на фронте, а отяготить его семью в его отсутствие я не решилась. Мои хозяева проводили нас на вокзал. Расставались с объятиями и слезами, как близкие люди, хотя знакомы были всего три дня.
В Свердловске одиссея наша закончилась. Началась жизнь в эвакуации, продлившаяся два года.
Сначала, если отвлечься от мыслей о войне, о том, цел ли Лева и что будет с папой и Павликом, все было хорошо. Семья Габы — он сам, его жена Люда и двое детей — семилетний Виля и трехлетняя Лиза, — приютив нас, оказалась не так уж стеснена. Взрослым работающим людям стало даже легче — они могли оставить на нас детей. Свердловск еще не голодал — и с месяц мы прожили вполне благополучно. Весь месяц я искала работу и вскоре нашла место учительницы истории в школе. Правда, директриса поставила условие — взять на себя преподавание какого-нибудь иностранного языка. Я выбрала французский, наивно полагая, что умения читать и говорить на нем достаточно для обучения детей. Потом я поплатилась за свою самоуверенность.