Я не изменила своего решения и 12 февраля 1945 года в первый раз пришла к половине девятого утра в Пашков дом.
— Пойдемте, я познакомлю вас с сотрудниками, — сказал Петр Андреевич.
И мы впервые вошли вдвоем в Толстовский кабинет.
Но прежде чем приступить к рассказу об Отделе рукописей, каким я его застала в 1945 году, я должна рассказать о коренных переменах в нашей семейной жизни тех лет.
Павлик все еще работал в НИКОИ, но стремился изменить направление своей исследовательской деятельности. Поставив себе цель заниматься ядерной физикой, которая была в то время вершиной науки, Павлик довольно скоро ее достиг, перейдя в Институт химической физики к академику Н.Н. Семенову, где потом проработал до конца жизни. То подразделение института, куда он перешел, было как бы прикомандировано к И.В. Курчатову, возглавлявшему работ) над атомной бомбой. С 1948 года Павлик начал часто и надолго уезжать (до полугода) на полигон в Семипалатинск. Приезжает, побудет какое-то время дома и снова уезжает. Мы с Юрой как-то уже свыклись с этим. Павлик не только подолгу отсутствовал, но и письма его, шедшие через военную цензуру, приходили редко и не по одному, а пачками — очевидно, цензоры их копили, а потом прочитывали сразу.
Но в 1945 году до этого было еще далеко и пришлось прежде всего взяться за наши бытовые проблемы.
Как только кончилась война, и вся наша семья соединилась на Ржевском, мы с Павликом, учтя уроки совместной с родителями жизни, принялись искать способы разъезда с ними: читали объявления на стендах, сами развешивали такие объявления. Надеялись на удачу: наша комната, которую мы хотели разменять на две в разных местах, была по тогдашним меркам весьма престижной. Большая (34 кв. м), перегороженная на две (как бы квартира в квартире), в центре, со всеми удобствами. Главное, к чему мы стремились — чтобы хоть одна из предлагаемых комнат удовлетворила родителей. А мы были готовы ехать на любую окраину — правда, только не за город: сын начал учиться, и хотелось, чтобы он ходил в школу хорошего уровня.
И уже вскоре возникло замечательное предложение: молодой юрист И.Д. Левин с женой и ребенком желал съехаться с теткой жены. Одна комната (16 метров) была у Никитских ворот, Юре даже не пришлось бы менять школу, другая (12 метров) на Мясницкой, в Кривоколенном переулке. И обе коммуналки не очень большие и не перенаселенные, как наша. Колебалась только мама: ей казалось унизительным переехать в такую маленькую комнату. Но, с другой стороны, она понимала, что не может предложить эту комнату нам троим (хотя мы были согласны и на это, мне даже нравилась мысль, что Юра будет учиться в моей бывшей школе). Кроме того, мы теряли 6 метров площади, и это тоже ее огорчало. Словом, она тянула с ответом и побуждала смотреть иные предложения. Все были хуже, а сменщики страшно торопились, и мы боялись, что упустим их (потом мы узнали причину спешки: тетка уезжала в Штаты по приглашению своей сестры и не собиралась возвращаться, они не хотели потерять ее жилплощадь, а срок приглашения был уже не за горами). Наконец мама сдалась, мы оформили все бумаги и подали их в Моссовет (такой существовал порядок). И тут нас ждал удар: нам отказали в обмене. Комната в 34 метра была по тогдашним нормам слишком велика для семьи Левиных из четырех человек! Напрасно доказывал наш сменщик, что он, кандидат наук, имеет право на дополнительную площадь, — ничего не помогло.
Пережив это крушение надежд весной 1946 года, я с мамой и сыном уехала в отпуск. Осенью предстояло начать поиски сначала.
Отпуск мы провели в санатории на Волге, в Наволоках, недалеко от Кинешмы. В то время, работая в Ленинской библиотеке, я одновременно преподавала на заочном отделении Высшей партийной школы. И среди моих студентов оказался управляющий делами Совета Министров РСФСР. Он-то и предложил путевку, сказав, что я смогу поселить свою семью рядом в деревне, а кормить ее — купив абонемент в столовую санатория. В тех условиях это было просто счастье. Все оказалось превосходно: и сам санаторий на крутом берегу Волги, и прекрасное питание, столь непривычное после голодных военных лет, и замечательная тетя Шура, совесть всей деревни, у которой я сняла комнату для мамы и Юры и которая потом сразу пришла мне на память, когда через много лет я прочла «Матренин двор» Солженицына. Главный врач санатория и его семья стали на несколько последующих лет нашими друзьями, и мы еще ездили туда, а они гостили у нас в Москве.