Надо ли говорить, что я верила каждому его слову, и, настаивая на своей выдумке, он с моей помощью прокопал в жесткой, колючей траве новую тропинку вниз, параллельную прежней. А когда удивленные взрослые спросили, зачем мы это сделали, Лева ответил: «Просто хотелось, чтобы у нас был отдельный спуск». Про бешеную собаку мы и словом не обмолвились, а я за свое молчание заслужила высочайшее одобрение.
— Ты молодец, — сказал мой повелитель, — а то они не пускали бы нас одних к морю.
Следующей зимой у нас в доме пошла речь о переезде в Харьков.
Родители радовались, особенно же радовался Даня, уже всерьез занимавшийся музыкой и надеявшийся поступить в Харьковскую консерваторию. Жизнь вообще становилась легче, начало нэпа принесло первые плоды. Еще за год до этого папа очень гордился выгодной сделкой с крестьянином, привезшим в город продукты: в результате ее он, сияя, принес «полфунта сала, полфунта масла и полфунта колбасы». Я запомнила эти слова, потому что они долго служили в нашем доме эталоном успеха. А в Харькове, как рассказывали у нас, жизнь была уже совсем изобильной.
Весной 1922 года мы переехали. Я перенесла это как первое большое горе — разлука с Левой! Мама, далеко не в полной мере, думаю, сознававшая, что это для меня значило, все же утешала меня, обещая проводить в Одессе каждое лето (на самом деле мы снова оказались там только через три года — для ребенка это целая вечность!).
Так как отец работал теперь в Наркомвнешторге, то нас и поселили в доме, принадлежавшем этому ведомству и Наркоминделу, на далекой, как казалось тогда, от центра Технологической улице. Дом стоял в парке с купами деревьев и кустов и с неработающим, высохшим фонтаном напротив нашего подъезда. Не знаю, кому принадлежал этот дом до революции, но он был богатый, с огромными красивыми комнатами. Недаром сотрудники наркоматов занимали только часть дома, другая была ведомственной гостиницей для иностранцев.
Понятно, что, живя здесь, можно было увидеть многих известных людей. Они приезжали и уезжали на машинах и иногда катали нас, ре бятишек. Мы всегда старались подкараулить по утрам отъезд на работу жившего в нашем доме Христиана Раковского. Он неизменно сажал нас в ожидавший его автомобиль и довозил до угла. А один раз меня пригласил в свою машину Фритьоф Нансен, приехавший в Харьков, тогдашнюю столицу Украины, по делам «АРА» — организации помощи России, которой он занимался, — и прокатал взад и вперед по всему нашему кварталу. Было чем похвастать перед друзьями. Детей в нашем доме было мало, кроме меня, только дети армянского консула — мальчик Вартан и девочки Эмма и Цовик. Мы часами бегали в парке, сидели на барьере фонтана, сплетая причудливые костюмы из кленовых листьев, и я без конца пересказывала прочитанные мною книги. Потому что, в отличие от них, очень много читала. У моих друзей был еще старший брат, подросток Овагим. Он, очевидно, тоже ничего не читал и часто надолго останавливался возле нашего фонтана, чтобы послушать, что я рассказываю. Но едва я обращалась к нему, он вспыхивал до ушей и уходил. Стремясь, вероятно, преодолеть его застенчивость, отец часто посылал его к моему папе с какими-то вопросами. Как сейчас вижу этого высокого мальчика, боком входящего в дверь нашей комнаты и, не решаясь сделать хоть несколько шагов вперед, задающего глухим голосом, без обращения, вопрос, вроде: «В октябре набавили?» И, не простившись, исчезающего за дверью, едва услышит ответ. Кажется мне теперь, что какое-то неосознанное чувство привлекало меня к нему. Через год армянская семья уехала на родину, а нам наконец дали постоянное жилье. Летом 1923 года мы переехали на Университетскую улицу.
Удивительно, какие события и вещи остаются в памяти ребенка. Очевидно, этот переезд на другую квартиру казался мне волнующим событием, потому что я помню все подробности: как папа и мама ходили смотреть разные квартиры, как мы всей семьей поехали на трамвае смотреть ту, на которой они остановились, как меня поразило, что комнаты, в которых нам предстояло жить, были совершенно пустые, без мебели. Но папа сказал, что мебель нам дадут в Бюробине бесплатно. Не знаю, что я вообразила о волшебном месте, называющемся таким занимательным, незнакомым словом, но запомнила его и только много позже узнала, что это было просто некое Бюро по обслуживанию иностранцев, дочерняя организация Наркоминдела и Наркомвнешторга, где работал тогда папа.