Случались у Лели, конечно, разные увлечения, но ни одно из них не вело к браку. Однажды дело все-таки кончилось беременностью. Я все-таки решаюсь здесь рассказать об этой вполне деликатной ситуации, как о характерном эпизоде эпохи. Аборты, как известно, были тогда запрещены. Не имелось и оснований получить разрешение на аборт «по медицинским показаниям». Ни у нее и ни у кого из нас, близких друзей, не было медицинских связей, обеспечивавших получение такой справки. Значит, оставалось либо сохранить ребенка, либо пойти на подпольный аборт — дело дорогое и опасное для жизни. Ей было тогда около сорока лет, и это был последний шанс завести ребенка, обрести собственную, пусть неполную семью.
Не могу забыть, как в течение двух вечеров после работы (теперь уже не в Староконюшенном, а на Малой Никитской, куда она переехала вскоре после развода с Новицким — ей тяжело было оставаться в их прежней квартире) я разве что в ногах у нее не валялась, уговаривая оставить ребенка. Да, это угрожало отодвинуть завершение диссертации (что, напомню, резко меняло материальное благополучие: кандидат наук сразу поднимался на другой уровень зарплаты); да, растя ребенка, она могла рассчитывать только на себя. Но, с моей точки зрения, совсем лишить себя счастья материнства значило обескровить свою жизнь, обречь себя на одиночество. Ничего не помогло. Трудно даже рассказать о криминально-детективных подробностях организованного нами вдвоем подпольного аборта в коммунальной квартире, полной злобных старух, которые рады были бы донести о нем. Леля предпочла продолжать свою сравнительно благополучную жизнь. И только через много лет, в старости и болезни, она призналась, как сожалеет, что мне не удалось тогда переломить ее волю.
У меня в комнате стоит старинное вольтеровское кресло. Не так давно его обили заново, и оно стало еще больше напоминать то, каким было, когда стояло в комнате у Ошаниной (так мы все ее давно называли). Кресло принадлежало ее бабушке и досталось мне, когда после смерти Лели забрали из ее квартиры ее вещи. Г.И. Довгалло, руководившая этим, сочла, что его надо отдать мне, так как я всегда им восхищалась.
Но пора вернуться в Отдел рукописей первых лет моей работы там.
Существовал некий скрытый антагонизм между «верхом» и «низом». «Верхом» были мы — заведующий и группа обработки, так сказать белая кость, интеллектуалы, занятые высококвалифицированным трудом. «Низ» — хранители и читальный зал.
Хранителей возглавляла с 1930 года Любовь Васильевна Сафронова. Она единственная, кроме заведующего, состояла в партии, и поэтому мы относились к ней с известной осторожностью. Биолог по образованию, многолетняя школьная учительница, она по неизвестным мне обстоятельствам оказалась в Отделе рукописей, где проработала всю остальную жизнь. При этом не стремилась овладеть новой специальностью, стать филологом или историком, а охотно занималась оперативной работой хранителя, принадлежа к администрации отдела. Она была очень добросовестна, неглупа, но замкнута и неискренна. По просьбе Петра Андреевича она дала мне вторую рекомендацию в партию (полагалось представить три, еще одну дал мне мой бывший сокурсник Саша Грунт). Но когда через два года меня принимали из кандидатов в члены партии — а шел 1948 год — она поспешила выступить с какой-то довольно бессмысленной критикой, как бы на всякий случай, раскаиваясь. Это было для нее довольно характерно.
Жила она во дворе старого здания (в том же флигеле, где Георгиевский), с сыном Володей, позже женившимся на нашей молоденькой черноглазой сотруднице Гале Симоновой. Галя — Галина Федоровна Сафронова, человек прелестный, потом тоже долгие годы служила главным хранителем в отделе.
Помощницей Л.В. Сафроновой была личность довольно примечательная — Татьяна Ниловна Каменева. Ей тоже не удалось получить в свое время высшее образование, и она вместе с А.В. Аскарянц и Н.К. Швабе поступила на заочное отделение Московского областного пединститута (МОПИ) и окончила его. Но, будучи самой молодой из них, она не остановилась на этом, позже поступила в заочную аспирантуру и защитила диссертацию, к тому времени, впрочем, уже работая в Отделе редких книг главным специалистом по древнерусской печатной книге. Должна признаться, что мы все без сожаления расстались с ней, хотя очень ценили как работника. При всех своих способностях и исключительном трудолюбии, Татьяна Ниловна была пружиной всех интриг и конфликтов, какие нередки в женском по преимуществу коллективе. Это было ее призвание, видимо украшавшее жизнь одинокой женщины, вынужденной изо дня в день заниматься механической работой (подбор рукописей по заказам читателей, потом расстановка их после использования на места в хранилище), не отвечавшей ее возможностям и запросам. Кроме того, в группе хранения всегда работали постоянно менявшиеся девочки, младшие библиотекари.