— На шхуне! Принимайте конец!
«Нептун» еще три раза касался корпусом камней. Каховский ощутил эти удары руками через поручни и ногами через палубу мостика. Нервы рук и ног передали ощущение в мозг. Мозг определил силу ударов, сопоставил ее с прочностью обшивки, и из этого сопоставления возник вывод: пробоины нет, после второго удара осталась большая вмятина в районе котельного отделения. Через пять минут на мостик прибежал третий механик и доложил, что в котельной по правому борту вмятина.
— В следующий раз не бегайте сами, а докладывайте по переговорной трубе, — говорит Каховский. — Стармех в машине?
— В машине, — кивает третий механик и спрашивает: — А много будет еще этих «следующих разов»?
— Будут еще, — успокаивает его Каховский. — Идите в машину. Не стойте здесь раздетым.
На месте третьего механика возникает Игорь.
— Сто двадцать метров каната в воде. Еще травить?
— Пока не надо. Вам сейчас такая задача, Игорь Петрович: полезайте на верхний мостик, включите прожектор и освещайте носовую часть шхуны. Только светите так, чтобы не слепить там людей.
— Понятно.
— Давайте действуйте. Придется, видимо, подработать машиной. Я, кажется, неправильно отдал якорь. Или ветер отходит к западу. Видите, нас проносит мимо шхуны?
«Нептун» раскачивается на якорной цепи, как маятник. Он то приближается к «Аэгне» на тридцать-сорок метров, то отходит от нее далеко в сторону.
— Вижу, — говорит Игорь. — Надо было стать на якорь левее.
— Да, надо было, — соглашается Каховский. Он соглашается только для того, чтобы не продолжать беспредметный разговор. Вряд ли возможно на такой волне положить якорь в точно заказанное место. Даже если это удастся и якорь не поползет, ветер может немного изменить направление — и все труды насмарку. Так или иначе, придется работать машиной. Это — самое опасное. Один удар винта о камень — и судно останется без хода.
Игорь забирается на верхний мостик, и его сразу пронизывает леденящий ветер. Он застегивает полушубок на все пуговицы, поднимает воротник и включает прожектор. Теперь он видит картину бедствия со всеми подробностями, которые можно рассмотреть с расстояния в пятьдесят метров. На черные клюзы без якорей жутко смотреть, как на глазницы слепого. Он поднимает луч выше и не может оторвать взгляд от людей, застывших толпой на баке у борта. Лица черные, угловатые, с прямыми щелями вместо ртов, нечеловечески уродливые, чугунные лица.
— Не светите на людей! — раздается снизу голос капитана.
Игорь отводит луч в сторону и разглядывает палубу, приготовленные у трюма отливные помпы, волны, разгуливающие у кормовой надстройки, борт, врезающийся в воду под косым углом… Теперь Игорь уже не сравнивает шхуну с перевернутым автобусом. Он вдруг понимает, что борьба тех ребят на шхуне сейчас уже подвиг. Подвиг тем более великий, что он требует не мгновенного напряжения всех сил и воли, а растянут во времени. Подвиг Каховского легче. Он борется со стихией, зная, что не погибнет в этой борьбе...
— На нос, на нос ей свети́те, — обрывает Каховский поток мыслей третьего штурмана.
Игорь наводит прожектор на левую скулу «Аэгны». По едва заметному содроганию корпуса он понял, что капитан дал ход. «Нептун» уже не болтается как маятник. Корма его медленно приближается к шхуне. Когда судно поднимается на гребень волны, «Аэгна» видна далеко внизу. Игорю приходится опускать прожектор и поднимать его снова, когда «Нептун» попадает в ложбину между волнами. У него совсем закоченели руки. Ног он давно уже не чувствует. Ветер пронизывает насквозь все тело. Холодно даже под мышками. Мысли тоже коченеют. Он с трудом следит за тем, чтобы луч не уходил в сторону. А тут еще окрики капитана, когда он не успевает вовремя поднять или опустить прожектор... Игорю жалко себя. Ведь это — отмерзшие ноги, простуда, воспаление легких, ревматизм. Правда, ему уже приходилось так мерзнуть и даже купаться в ледяной воде, и ничего не случилось, никакого ревматизма он не схватил. Но — раз на раз не приходится. К таким вещам не привыкают. Сегодня ничего — завтра схватишь. Будешь ходить всю жизнь скрюченный, как Пыльд. Прощай тогда морская служба с романтикой, начинающейся за Датскими проливами! Какая-то змейка в душе поднимает голову и начинает шипеть: «Ведь сейчас не твоя вахта, до начала вахты третьего еще полтора часа, а они поставили тебя на самый верх, где даже негде укрыться от этого дикого ветра». Игорь еще больше съеживается и пытается спрятаться от ветра за прожекторной тумбой. Это все равно что пытаться укрыться от дождя под телеграфным столбом.
— Куда вы све́тите?! На нос ей свети́те!
Игорь со стоном разгибается и направляет прожектор на нос шхуны. Ему хочется крикнуть в ответ, что он не автомат наводки, а что он человек, и у организма есть пределы выносливости, и что он сейчас свалится к чертям собачьим и превратится в ледышку, и что... Он снова видит лица людей у борта «Аэгны». Они совсем близко. На них появились глаза. Глаза ждут. Если человек, стоящий у прожектора, перестанет делать свое дело, капитан не сможет подвести судно на нужное расстояние, матрос не сможет бросить конец... Мысли путаются, в ноги вонзаются тысячи толстых раскаленных игл, Игорь распрямляет поясницу, отводит плечи назад, выгибает грудь и говорит себе:
— Мне не холодно. Я мужчина. Я моряк. Мне не холодно. Мне не…
Он стонет и двигает прожектор уже не кистями, а локтями.
В луче прожектора появляется взвившийся в воздух бросательный конец. Кажется, что он летит медленно-медленно. Сначала он летит прямо к шхуне. Но ветер относит его в сторону. Несколько человек на шхуне протягивают руки, чуть не вываливаясь за борт. Легость шлепается в воду в трех метрах от борта. Сразу же в воздух взлетает еще один бросательный и тоже шлепается в воду, не долетев до шхуны. Корма «Нептуна» медленно приближается к «Аэгне».
— Что он творит? — шепчет Игорь. — Сейчас стукнемся!
Расстояние сократилось до двадцати метров. Снова взлетает бросательный, и легость падает прямо в руки матросу на «Аэгне». В тот же момент корма «Нептуна» начинает отдаляться от шхуны.
— Ура-а-а-а! — кричит Игорь. Ему не холодно. Ему хочется расцеловать капитана Каховского.
— На нос ей свети́те! На нос, я говорю!
Игорь спохватывается и снова направляет прожектор на шхуну.
Август Лееман точными, навеки заученными движениями привязывает к бросательному проводник — средней толщины пеньковый трос. К проводнику потом привяжут стальной, с удава толщиной, буксир, один метр которого весит восемь килограммов. Люди на «Аэгне», набросив несколько шлагов троса на барабан брашпиля, будут метр за метром вытягивать его из воды, продергивать в клюзы, обносить вокруг мачты, крепить его так, чтобы никакие силы стихии не смогли разорвать это крепление.
— Пошел! Эй, на шхуне! Выбирай проводник!
Август машет рукой и выпускает трос за борт. Трос ползет в воду бесконечной светло-коричневой змеей. Матрос быстро распускает бухту, к коренному концу которой уже закреплен тяжелый оцинкованный коуш буксирного троса. Все разыгрывается как вальс по нотам.
— Что, Август Эдуардович, в обед будем дома?
К Августу подходит матрос Русев. Это он забросил конец на шхуну, и теперь он чувствует себя именинником. Сапоги у него не промокают, новый ватник хорошо греет ладное, коренастое тело, в субботу — получка. Он только недавно демобилизовался из военного флота. Служил пулеметчиком на торпедных катерах. Там он видывал виды почище этого.
— Когда придем, тогда и будем. Может, немного позже.
— Позже не надо, — улыбается Русев. — Я сегодня договорился на три часа с одной школьницей в кино сходить. У нее как раз уроки кончаются. А вечером мама не пускает.