— Как можно было их пометить? — спросила она.
Мысленно я все прокручивал свои действия после того, как убил женщину. Я был измотан до предела, голова раскалывалась, и мне опять стало казаться, что я упустил из виду что-то очень важное.
— Ты становишься параноиком, — сказала Сара. — Если бы они были мечеными, об этом написали бы в газете.
— Я разговаривал с агентами ФБР. Они сами мне это сказали.
— Может, они подозревают, что деньги взял ты. И пытаются запугать тебя.
Я печально улыбнулся ей и покачал головой.
— Они бы обязательно упомянули об этом в газете, Хэнк. Я просто уверена.
— Нет, — сказал я. — Это ловушка. Именно так они рассчитывают найти тех, кто присвоил себе эти деньги. Перед тем как отдать выкуп, они переписали серийные номера, и все банки уже начеку. Как только мы начнем тратить деньги, нас тут же разоблачат.
— Но это просто физически невозможно. Ведь там было сорок восемь тысяч банкнот. И жизни не хватит, чтобы их все переписать.
— Они переписали не все. Только пять тысяч.
— Пять тысяч?
Я кивнул.
— Так, значит, с остальными все в порядке?
Я догадался, куда она клонит, и покачал головой.
— Их ведь не различишь, Сара. Один шанс из десяти, что банкнота, которую мы потратим, окажется меченой. Мы не можем так рисковать.
Огонь, полыхавший в камине, отбрасывал мерцающие блики на ее задумчивое лицо.
— Я могла бы устроиться на работу в банк, — проговорила она. — И выкрасть список номеров.
— В обычном банке ты его не найдешь. Он может храниться лишь в Федеральном резервном банке.
— В таком случае я могла бы устроиться в один из его филиалов. Скажем, в Детройте?
Я вздохнул.
— Остановись, Сара. Все кончено. Ты лишь усугубляешь тяжесть ситуации.
Нахмурившись, она уставилась на матрац из денежных пачек.
— Я уже разменяла одну бумажку, — печально сказала она. — Сегодня днем.
Я полез в карман и достал стодолларовую банкноту. Развернув, я передал ее Саре.
Она на несколько секунд замерла, уставившись на нее. Потом перевела взгляд на мои сапоги.
— Ты убил его?
Я кивнул.
— Все кончено, любимая.
— Как ты это сделал?
Я рассказал ей, как все произошло: как позвонил в полицию и заявил о подозрительном типе; как кассир гнался за мной, когда я попытался его ограбить; как я ударил его мачете. Задрав рубашку, я хотел показать ей синяк, но при тусклом свете она не разглядела его. Сара прервала меня до того, как я подобрался к убийству женщины.
— О, Боже, Хэнк! — воскликнула она. — Как же ты мог это сделать?
— У меня не было выбора. Я знал одно: мне необходимо вернуть деньги.
— Нужно было оставить все как есть.
— Он бы обязательно вспомнил тебя, Сара. Вспомнил ребенка, твою историю о подаренной банкноте. И нас бы очень быстро вычислили.
— Он не знал, кто…
— Тебя показывали по телевизору на похоронах Джекоба. Он бы дал твое описание, и кто-нибудь непременно бы вспомнил тебя. И сопоставил все факты.
Сара задумалась. Шкура опять соскочила с ее плеча, но она не обратила на это внимания.
— Ты мог бы принести ему пять двадцаток, — сказала она, — попросить вернуть тебе стодолларовую банкноту, объяснить, что жена потратила, а тебе эта бумажка дорога как память.
— Сара, — возразил я, начиная терять терпение, — у меня не было времени разыскивать пять двадцаток. Мне пришлось бы тащиться обратно домой. А нужно было успеть попасть в магазин до закрытия.
— Ты мог бы зайти в банк.
— Банк был закрыт.
Она попыталась было еще что-то сказать, но я оборвал ее:
— В любом случае это уже не имеет значения. Дело сделано.
Она с открытым ртом уставилась на меня. Потом закрыла рот и кивнула.
— О'кей, — прошептала она.
Минуту-другую мы оба молчали, думая о том, в какой ситуации оказались и что делать дальше. В камине треснуло полено, взметнув искорки огня и выплеснув на нас легкую волну тепла. Слышно было, как тикают каминные часы.
Сара подняла с пола пачку денег, подержала ее на ладони.
— Что ж, хорошо хотя бы то, что нас не поймали, — проговорила она.
Я промолчал.
— Я хочу сказать, что это не конец света. — Выдавив из себя улыбку, она посмотрела на меня. — Мы просто вернулись к тому, с чего начинали. К тому же мы можем продать кондоминиум, рояль…
При упоминании о кондоминиуме я почувствовал приступ острой боли в груди, как будто меня пронзила стрела. Кончиками пальцев я коснулся груди. Я ведь совершенно забыл о кондоминиуме, — вернее, заставил себя забыть.