Я огляделся. Поросший травой и кустарником склон, несколько каменистых тропинок, много цветов и никакого жилища в поле зрения… Волоча по воздуху длинный хвост, с шумом пролетела земная птица фазан. Пилот сказал, что должен завязать мне глаза, и прибавил, что надеется на мое благоразумие: всякая попытка снять повязку будет пресечена крайне плачевным для меня образом. Я решил не уточнять, каким.
Пилот вел меня под локоток. Мне показалось, что из всех тропинок мой поводырь выбрал наиболее каменистую и, несомненно, самую длинную. Хорошо еще, что пришлось спускаться, а не подниматься. Вскоре, судя по запахам и прохладе, тропинка запетляла по лесу, и тут к камням добавились выпирающие корни. Один раз я попросил разрешения почесать шею и сразу почувствовал, как напряглась ведущая меня рука. К повязке я благоразумно не притронулся.
Наверное, все эти детские предосторожности были частью какого-то тягомотного ритуала. Штукатуры копировали повадки своих предшественников-каменщиков. Потом вдруг стало гулко и очень прохладно. Повеяло сыростью: вероятно, мы попали в пещеру. Шаря по воздуху свободной рукой, я нащупал влажную шершавую стену, всю в бугристых натеках, и ужаснулся мысли, что мне велят ее отштукатурить. Ноги ступали по какому-то твердому покрытию, затем пошли ступени — вниз. На макушку мне упала холодная капля, вторая — за шиворот. Где-то поблизости журчал подземный ручей.
Становилось любопытно. Наш свихнувшийся географ — и тот разнес бы в пух и прах идею укрыться от Инфоса в какой-то пещере. Может, меня собираются протащить сквозь глинистый сифон?.. Так и он Инфосу не помеха. В пещерах можно укрываться лишь от внимания людей, да и то до поры до времени.
Наконец с моей головы сдернули повязку. Оказалось, что я стою на мокрой бетонной площадке посреди некой здоровенной полости, каковую в пещерах принято именовать залом. С высоченного потолка зала густо свисали такие матерые сталактиты, что любой из них, сорвавшись, проткнул бы насквозь слона, не то что человека. Свет давали коптящие факелы, продетые в кольца, вбитые в стены. Пилот тотчас ушел, а передо мной оказались три незнакомца.
Они были в черных масках и темных плащах до пят. Ну цирк, ей-ей!
Один из них, низенький, приблизился ко мне и некоторое время молчал. Я тоже. Может, таков был ритуал, а может, приземистый штукатур просто изучал мою физиономию. Но вот он заговорил хорошо поставленным голосом:
— Мы приветствуем тебя, гость Братства. Ничего не опасайся, ты под нашей защитой.
Под защитой я, как же! От ищеек графа Леонарда — может быть. Но этого как-то маловато. Мне что, изобразить благодарность?
Я изобразил благодарность. От легкого поклона шея не отвалится. Мне было интересно, что последует дальше.
А дальше началось осторожное прощупывание. «Щупали» главным образом меня. Мне были заданы вопросы о моей жизни на Лунной базе, о возвращении на Землю, об императорской милости и немилости, а главное, по какой такой причине я руками и ногами отпихивался от баронства. На последний вопрос я ответил простецки:
— На кой дьявол мне эта мишура?
— Как сказать, — немедленно возразил другой другой носитель маски, высокий и толстый. Я подумал, что он должен страдать одышкой. — В смысле бытовых удобств и, конечно, положения в обществе это вовсе не мишура. Более того, это совершенно не мишура для человека деятельного, намеревающегося изменить этот мир к лучшему. Не в том ли состоит священный долг истинно благородного человека? Благородство подтверждается титулом, а титул дает возможность более прямым и коротким путем двигаться к достижению благородной цели. Круг, таким образом, замыкается, образуя геометрически совершенную фигуру, символизирующую сияющую чистоту наших намерений…
Он еще что-то бубнил о сияющих символах и к концу речи в самом деле начал задыхаться. С моей точки зрения, круг скорее символизирует дырку, чем какое-то сияние, но меня больше интересовали цели этого костюмированного Братства и пути их достижения. Однако мне не позволили удовлетворить любопытство. Допрос продолжался.
Я поведал о дуэли с Жужмуйским и о визите императора на мой атолл — естественно, в самых общих чертах, избегая конкретики. О причине моего пребывания на каторге я сказал лишь, что вызвал неудовольствие императора; они попытались выудить из меня больше информации — и отступились, не выглядя при этом шибко недовольными. Кажется, я вел себя как надо. Впрочем, это было нетрудно. Меня лишь раздражала театральность действа: костюмы, декорации и некоторая напыщенность в речах собеседников. Интересно, думал я, эти клоуны действительно на что-то годны?