Я тоже помотал головой.
— Когда это отсутствие надежды мешало людям драться?
— Людям? — едко спросил он. — Каким таким людям? Которым нечего терять? Ха-ха. Вы это обо мне? Да, наверное, сладостно умереть, вонзив зубы в горло врага, и какой-нибудь поэт срифмует в твою честь несколько строк. Возможно, это даже сделает Инфос, ему не жалко. А как же престол? А ответственность перед тысячами и тысячами людей, которые зависят непосредственно от меня? Не говоря уже о миллиардах прочих людей. А семья? А наследник? Возможно, я глупец, я допускаю это, но все же не полный идиот. Нет, барон, я не из тех, кому нечего терять, да и вы тоже. Не прибедняйтесь. Вы не волк-одиночка, вы находитесь в структуре, что бы вы там себе ни вообразили. От вас зависят люди, и вы зависите от них. Инфос при необходимости разорвет все это в любой угодный ему момент — а заодно и вас. Не жаль людей, так пожалейте хоть себя. Слышите, что творится наверху?
— Он убил бы нас еще на дне, если бы захотел, — возразил я.
— А я что говорю? Вы живы? Ущипните себя. Он не хочет вам зла — пока. До поры до времени. Он надеется, что вы осознаете нелепость своего поведения и примете правила игры. Потому что он…
— Какой игры? — взорвался я. — Не вижу никакой игры, если не считать игру в феодализм! Детская песочница! Пятнашки на лужайке! В какую такую игру я должен играть по правилам?
Я вновь перебил императора и на сей раз при свидетельнице. Лицо Джоанны сделалось серым. Но Рудольф начхал на мою вопиющую неучтивость. Наверное, он жаждал склоки.
И он получил ее. Мы орали друг на друга, как вульгарные скандалисты. Рудольф кричал, что ученые мужи из Сопротивления и раньше-то не давали никакой гарантии победы над Инфосом (ибо простерилизовать Землю высокой температурой, жестким излучением или убойной химией можно только вместе с человечеством, а оно по преимуществу состоит из тех, кто не прочь еще пожить); теперь же, когда стало ясно, что никакой план не может быть сохранен в тайне, шансы на победу не просто мизерны — они вообще отсутствуют. Ну и что с того, кричал в ответ я, все равно надо драться! Он спрашивал нарочито спокойным тоном: может, я полоумный? Может, и так, отвечал я. Возможно, наша борьба бессмысленна и даже глупа, но покориться, сложив лапки на сытом брюшке, и ничего не предпринимать, даже не думать о борьбе — умнее ли? И кто окажется в дураках, если спустя год или сотню лет выяснится, что способ одолеть противника все-таки существует? Какой? А я почем знаю! Он может существовать, и этого мне достаточно…
В ответ на эту тираду Рудольф назвал меня самоубийцей и еще раз напомнил о своем долге монарха и отца, а мне — о моем долге перед государем, вассалами и баронессой. (Баронесса тем временем почти лишилась чувств.) А я попросту назвал его трусом, убогой личностью и раздувшимся клопом. От такого оскорбления он побагровел и в самом деле несколько раздулся.
Потом мы выдохлись и некоторое время сердито глядели друг на друга, молча остывая. Что-то изменилось вокруг нас, я это чувствовал, но еще не мог понять — что. Прошла еще минута, и император спросил уже довольно миролюбиво:
— У вас на Лунной базе все были такими упрямцами?
— Пожалуй, только я.
— Это заметно.
— Потому-то я и жив, — сказал я. — Потому-то я здесь, а не там. Я не сдался.
— И по той же причине вы будете продолжать свою безнадежную войну с Инфосом в одиночку? — спросил Рудольф.
— Если придется, то и в одиночку. Послушайте!.. — Я поднял палец. — Ничего не слышите?
— Ураган стих, — кивнул Рудольф. — Это Инфос, конечно. Его работа. Нормальный ураган в этих широтах длится не менее суток. Рискнете выйти?
— А если это ловушка?
— Он поймает вас не в эту ловушку, так в другую. Вы сомневаетесь? Нет? Значит, вы не совсем идиот. Вообще вы проживете ровно столько, сколько будет угодно Инфосу. Слушайте, а если я сделаю вас графом и назначу на выгодную и притом ответственную должность? Что скажете? Ваша жизнь будет наполнена смыслом, вы сможете приносить пользу…
«Джоанна меня живьем съест», — подумал я и все-таки сказал императору — по-простому, без обиняков, — куда ему следует засунуть графский титул и должность.
— Грубо, — поморщился Рудольф. — И очень глупо. Интересно, как скоро вы пожалеете о своем решении. И успеете ли пожалеть.
Я не успел ни пожалеть, ни ответить ему — он растаял в воздухе.
4
Джоанну мне пришлось выносить из бункера на руках, сама она находилась в полной прострации. На воздухе она ожила, но лишь для того, чтобы впасть в истерику. Во всяком случае, иной причины я не усмотрел. Она билась на песке, как только что вытащенная из моря рыба, но голосила совсем не как рыба. Император — настоящий император, не муляж — повелел одному из придворных узнать, что с ней такое.