Физиономия маркиза выразила глубокое недоумение. И тут я ему выдал:
— Оставьте себе этот герб, если хотите. Я никогда не был бароном и не буду им.
— Но вы им уже являетесь! — Монфальконе поднял бровь. — С той минуты, как государь император милостиво соизволил пожаловать вам титул, вы барон.
— Это вы так думаете.
— Это государь император так думает!
— И на здоровье. Я думаю иначе.
Монфальконе даже привстал.
— От монаршей милости не отказываются! — повысил он голос. Неужели думал смутить меня громкими звуками?
— А я отказываюсь.
— Но это невозможно!
— Еще как возможно. Я не принимаю ни титула, ни этого шутовского герба, ясно вам?
Маркиз вынул из кармана какую-то коробочку, достал из нее таблетку и кинул ее в рот. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь справиться с нервным потрясением. Шевельнул ушами. Судя по всем этим телодвижениям, потрясение и впрямь оказалось серьезным.
А когда он вновь заговорил, в его голосе зазвучал яд, охлажденный до очень низкой температуры. Жидким азотом, наверное, если не гелием.
— Значит, вопреки желанию его величества вы намереваетесь остаться обыкновенным дворянином? — осведомился он. — Не пожалеете?
— Почему остаться? — заартачился я. — Кем это я должен остаться? Я никогда не был дворянином и не собираюсь быть им.
— Но ваши предки…
— Не были дворянами, и точка. И я не дворянин.
— Но монаршая милость…
Терпеть не могу, когда диспут уходит на второй круг. По-моему, милость — это именно милость, а не обязанность. Я могу принять ее, а могу и отклонить. Бароном быть не желаю, и хватит об этом, а дворянином не являюсь по факту. Я простолюдин.
У маркиза даже уши побелели.
— Хотите поставить себя наособицу?
— Хочу, чтобы вы оставили меня в покое! — К этому я еще кое-что добавил. Старикан успел мне надоесть.
Наши желания не совпали: он еще долго не оставлял меня в покое, все нудил и нудил насчет того, какая я неблагодарная скотина, — впрочем, надо отдать ему должное: слово «скотина» он не произнес, не употребив также, в отличие от меня, и иных прямых оскорблений, но зато дал мне понять в самых изящных выражениях, кто я такой и чего, по его мнению, стою. Однако когда я, устав от беседы, заявил, что ни в коей мере не ощущаю себя чьим-то персональным подданным и потому не обязан принимать подачки, маркиз взбеленился.
Он и тут не опустился до сквернословия. Он просто вскочил и накричал на меня. Вскочив слишком резко, он взмыл к потолку и оттого рассердился еще сильнее. Он стращал меня гневом монарха, а заодно напомнил мне, чьему попечению я обязан моим спасением и лечением. Тут он попал в точку: мне и вправду стало малость неловко. Но не благодарить же моих спасителей таким способом!
Наконец маркиз ушел, очень недовольный и какой-то взъерошенный, а дюжий малый, дежуривший, как видно, за дверью в продолжение всего нашего разговора, унес его персональное кресло.
Уф-ф!
4
— Вы… вы… — Джоанна не находила слов. — Вы… просто идиот!
Все-таки нашла слово.
— Допустим, — сказал я. — А что не так?
— Вы еще спрашиваете! Во-первых, вы проявили черную неблагодарность, и, главное, по отношению к кому? К его величеству государю! По чьему приказу вас тут лечат, как вы думаете? Во-вторых…
— Стоп! Стоп! — остановил я словоизлияние дипломированной медсестры с филологическим уклоном. — Подождите. Тут я чего-то не понимаю. Если бы его величество оказался на Лунной базе в любой момент ее истории и нуждался в помощи, таковая была бы ему оказана немедленно, без лишних вопросов и ожиданий благодарности. Иначе там нельзя. Просто не выжить.
— Вы и не выжили! — крикнула Джоанна.
А вот это удар ниже пояса. Пусть истина, но слишком жестокая. Я замолчал. Джоанна продолжала распекать меня, пока не заметила, что я не отвечаю. Несколько раз тревожно окликнув меня и убедившись, что я продолжаю хранить молчание, затихла и она. Во время наших размолвок Хелен, бывало, поступала так же и всегда дожидалась, когда я сделаю первый шаг к примирению. Но то была Хелен… Наша жизнь вдвоем дошла через многие «прости» к последнему «прости».
Я пытался сам выкопать ей могилу в реголите. Попробуйте ковырять грунт, находясь в скафандре, а я на вас посмотрю. Углубившись на штык лопаты, я уткнулся в скалу. Тогда я синтезировал взрывчатку и получил-таки могилу желаемой глубины. Насыпал холмик. Он освещался солнцем один час на протяжении лунного дня. В течение нескольких лет я всякий лунный день ждал, когда придет этот час, и ни разу не пропустил его.