Когда человек этот ушел, заговорщически кивнув Аське, Алина села на кровать и указала внучке место возле себя.
— Ты что ж это, а? Дурочка какая! Можно так бабку приканчивать?
— А что, Алина? Он тебе не нравится?
— А тебе?
— И мне нет! — И она рассмеялась. — Но знаешь, Алина… ты не рассердишься? У меня от него может быть ребенок.
Аська совсем не думала об этом, но, вероятно, и думала, потому что вот вырвалось же!
— Ты уверена? — построжала бабка.
— Нет. Но может быть. Да. Почти уверена.
Алина стала выспрашивать, и Ася рассказала и теперь почему-то заплакала.
— Ну и ладно, — помолчав, заговорила Алина. — Во-первых, Владислава твоего разглядим получше, время есть. Во-вторых, если не понравится он нам, прогоним. А ребенок… Будет ли еще. А родится — и без него вырастим.
Но что-то уже сместилось. Ася знала, что сама не прогонит. Все переигралось тогда, под сосной, которую он принял за елку. Вышло что-то серьезное, наложило на нее мягкую свою руку обязательств перед слабым этим человеком, который хочет стать одним из самых сильных. Вероятнее всего, этот напор — уже без шуток, без тона превосходства, напор, продиктованный почти безнадежностью, покорил ее. На такое не хватило бы никого из мальчишек. Костик показался ей ребенком, а она себе — взрослой, гордой, прекрасной женщиной, которую умоляют, из-за которой готовы голову разбить. Будущая жена. Вскоре она будет женой. Смешно, а? Впрочем, выходят и в семнадцать.
Когда снова появился Владислав Николаевич, Алина увела его в свою комнатушку и долго с ним говорила.
— Нет, — сказала она позже Асе. — Нет.
— Алина, а если я тебя не послушаю?
— Дело твое. А мое тогда — сторона. Мы будем разные планеты.
— Ну, Алиночка, ну, солнышко!
Ася кинулась целовать бабку, оттаивать ее. Хотя знала, хорошо знала, что слово тут твердое и что-то, видно, в ее избраннике не так. Но слышать плохого уже не хотела, не могла, какая-то черта была перейдена, и обратно ступить не было силы.
— Ты понимаешь, что садишься не в свой поезд? — еще сказала тогда Алина. (Она и другое сказала, тоже воспользовавшись образом вместо доказательства, но Ася об этом не хотела помнить.)
— Что за поезд? Будто я знаю, куда мне надо!
— Это тебе, может, и рано знать, но туда н е н а д о — уж поверь мне!
— Что в нем плохого, Алина?
— Дружочек мой, это же чужой человек. По духу, по строю души чужой. Вглядись, вы ничем не похожи.
— Вот и хорошо, противоположности сходятся.
— Глупости! Чепуха. Где ты наслушалась этих банальностей? Ты не сможешь понять его, а он — тебя. Вам же ехать в одном купе!
Да разве все упомнишь из этих разговоров (их было много), и хочется ли помнить, если все равно не послушала.
Алина долго была для Аси всем. Ни подружки, ни — потом — мальчики… Суховатая эта, на все пуговицы застегнутая бабка так строго и ненавязчиво любила свою воспитанницу и так внушала ей уважение своим поведением — соблюдением дистанции, справедливой строгостью и иногда безоглядной добротой, что Ася больше всех верила ей и к ней стремилась.
Они, сколько Ася помнила себя, жили вдвоем, все больше за городом, в разваливающейся избушке, много бродили по лесу, где обе чувствовали себя спокойно. И Алина тоже. Это потом, когда девочка подросла, бабку стали тревожить Асины лесные скитания.
Если становилось очень уж холодно, перебирались на время в город — и тоже бродили вдвоем по заснеженному, не убиравшемуся тогда, в войну, парку, благо он был возле дома.
Алина рассказывала Асе о том, что происходит, но как-то неконкретно, боясь, видимо, разрушить хрупкий мир ребенка. И так получилось, что бабка не дала Асе почувствовать ужаса войны (жалела — ведь когда началось, девочке и года не минуло). И Ася знала детство — полное, настоящее, с игрушками, тайнами; например, совершенно загадочный чердак их избушки — со старыми книгами, старинным альбомом, полным репродукций с картин Семирадского (почему-то!) и других: портрет Бисмарка, сцена битвы под Аустерлицем… И про все спрашивалось у Алины, и обо всем известно было с ее слов.
Не все, правда, было понятно в поведении бабушки: так, она никогда не отвечала на телефонные звонки; он, бедняга, разрывается, а в это время Алина ходит по городской комнате, почти демонстративно не замечая его. Сама звонила, а чтобы подходить — так нет.
Не всех знакомых принимала. С иными здоровалась без улыбки, быстро, но чеканно произносила:
— Очень рада буду видеть вас через какое-то время. Сейчас я занята, срочная работа, я позвоню. До встречи.