— Спокойной ночи.
Алина, разумеется, не стала настаивать.
Ничего не нарушилось в их отношениях, Ася свято верила: если Алина чего-то не говорит ей, значит, так оно и до́лжно. Но ее нетерпеливая резкость! «Запомни, пожалуйста!» Именно в э т о м разговоре, в главном… Нет, ничего не нарушилось, но нечто отсеклось. Это был, пожалуй, единственный их, и то не высказанный, конфликт. И вот теперь: «До свидания, Владислав… э… Николаевич, да?»
…И весь длинный разговор после — о нем, о его карьерности (Ася впервые услышала тогда это слово), о других, совсем других, чем в их доме, житейских представлениях.
Ася только что не плакала:
— Я не могу слышать все это, Алина. Я уже обещала. Я уже его жена.
— Ну и выходи! — вдруг совсем просто ответила бабка. — Выходи. Я подумала. Ты права. — И глянула на Асю так, будто узнала о своей внучке что-то совершенно разочаровавшее ее.
— Владислав Николаич Коршунов, — шепотом произносила Ася, оставшись одна. И робея, приучала себя: — Владислав, Слава… Слава… Я рада, что вы, нет, что т ы у меня есть. — И смеялась: — Будем знакомы, я — Ася Коршунова.
Он жил где-то на другом краю города, вместе с отцом и братом, с которыми не ладил.
— Ты хочешь, чтоб я тебя честь по чести представил моим домашним? — спросил он Асю.
— Я не знаю. Как тебе лучше…
— Видишь ли, если мы будем жить у нас, тогда надо. Но там вечная грызня.
— И ты?
— Что «и я»?
— Ну… грызешься?
— С ними иначе нельзя. Ты тоже будешь.
— Что ты!
— Придется.
— Нет, лучше я не поеду.
— Тогда мне к вам перебираться?
— Надо спросить у Алины.
— О господи, я все забываю, что имею дело с ребенком.
— Но ведь это все — ее.
— А твоего — ничего нет?
— Конечно. Ну, то есть общее, но… как же… не спросясь?
— Право на площадь, положим, ты имеешь.
— Что ж мне — так и сказать?
— Так и скажи.
— Нет, Слава, это нельзя. Так говорить нельзя.
— Почему?
— Не знаю. Мы с ней так не говорим! И потом, какое тут право? Она вырастила меня, она мне — все…
Это был теплый вечер, и они сидели в том самом парке, где когда-то в детстве Ася бродила вместе с Алиной. Теперь парк был расчищен, душист от осенних листьев, вмякших в рыхлую землю, и смысл приобрел какой-то иной, далекий от детства. На соседней скамеечке — Ася видела краешком глаза — молоденький морячок отчаянно целовался с толстой девицей, иногда грубовато отстранявшей его; под дальним деревом какие-то личности распивали водку прямо из бутылки, по очереди запрокидывая голову; носился по дорожкам молодой бульдог, а хозяин, такой же брыластый, только старый, терпеливо ждал с поводком в руке.
— Ты совсем забыла обо мне! — Коршунов обнял Асю, поцеловал в висок. — Тебе еще, как говорится, «новы все впечатленья бытия», верно?
Ася смутилась.
— Ну так спросишь у Алины? Или мне спросить?
— Лучше ты.
— Пойдем тогда.
Ася следовала за ним растерянно. Возле дома замедлила шаги.
— Давай так: ты поговоришь, а я подожду у двери, ладно?
— Другой бы обиделся, — проворчал он и отправился один.
Вернулся скоро, с нервным размахом открыл и закрыл за собой дверь, увидел Асю на площадке, шагнул к ней так же резко. Однако на ходу смягчился:
— Ладно, пойдем погуляем.
Ася не решилась задать вопрос. Алина тоже ничего не говорила. И так продолжалось около месяца — встречались, будто кого опасаясь, — в парке, на улице, в кино.
Но однажды Ася вернулась с работы (она сразу же, как окончила курсы, поступила медсестрой в хирургическую клинику), а в коридоре чемоданы, чемоданы, какие-то красивые, с заграничными наклейками; чуть не споткнулась у дверей о пишущую машинку… А в кухне голоса — е г о и Алинин. Говорила бабка, говорила непонятные слова:
— Ее надо подвинтить.
— А есть чем? — спрашивал о н.
— Ну, разумеется. Сейчас найду.
В голосе Алины чудилась даже приветливость. Так могло показаться. Но Ася-то знала, хорошо знала все оттенки.
Она вошла в кухню, из которой только что унырнула бабка в прикухонную «библиотечную» комнату. Владислав весело подмигнул Асе, шепнул: