Квартира оказывается многокомнатной, плохо освещенный коридор заставлен сундучками, детскими велосипедами и колясками. У нашего старика дверь возле входной.
— Прошу, — приглашает он и королевским жестом распахивает эту дверь. Закуток. Метров шесть, не больше. Но мне сразу становится здесь, если можно так выразиться, по себе. Письменный стол с металлической лампой под зеленым абажуром, стоячая полка с книгами — самодельная, из не очень-то хорошо струганного дерева. Книг немного, но все, видно, читанные, с бумажными закладками. Присмотрелась — и кресло самодельное. Широкое, здорово пригнанное.
— Я ведь очень старый, — говорит хозяин, проследив за моим взглядом. — Мне нравится иной раз повозиться… Мой отец был хорошим столяром. А у меня руки так себе.
— Александр Афанасьич по другой линии пошел, — поясняет Татьяна Всеволодовна. Будто нам не все равно, кем работал этот милый человек. (Что-то она меня опять не устраивает, эта Татьяна!..) — Он из-под Тулы подался в Москву, окончил университет. Вы ведь географ, да, Александр Афанасьевич?
— Да, да, мой друг. — И ласково придержал ее за руку. — Давайте отвлечемся от меня.
Но она вовсе не собирается потакать его застенчивости:
— Я вот все уговариваю Александра Афанасьевича оформить одну квартиру. Они люди зажиточные и с фантазией: хотят что-то вроде лесной комнаты сделать — стол из широких досок на двух чурбаках, кресла вроде вот этого, по стенам украшения из дерева и мха…
— Ах, оставьте вы это, Танечка! — возражает он нетерпеливо.
— Больших бы денег стоило, если б он согласился!
— И не соглашусь никогда! Этих людей знаю — у них все не по душе, а по моде.
— Впрочем, я с ними и сама разругалась! — неожиданно заключает Татьяна Всеволодовна и беспечно встряхивает головой.
— И теперь без работы? — ужасается он.
— Ну и что? Мы со Светкой привыкли к благородной бедности.
Я отворачиваюсь от нее, потому что не хочу слушать эту похвальбу, — она для Асиных ушей.
— Ах, Анна Сергеевна, — тихо говорит мне старик, — вы не видели Таниных картин!
— Разве она… ?
— Да, да. Э т о в ней главное. Непременно, непременно поглядите. У нее редкий дар. Редчайший!
Я слушаю и не верю ему. Она снова не нравится мне, раздражает. Из чего здесь расти дару? Из себялюбия, что ли?
— Нам обещали чаю! — капризно восклицает Татьяна Всеволодовна, не глядя в нашу сторону.
Старик поспешно притаскивает из кухни чайник (неизвестно, когда успел поставить), очень домовито и уютно заваривает чай (все здесь заведено — и большая коробка для чая, и совочек с короткой ручкой, и на круглом столике в углу чашки), ставит на стол банку с вареньем, домашнее печенье.
— Соседи дали, — поясняет Татьяна. — Ну прямо баловень, общий любимец! — И я слышу нотки зависти.
— Я ваше это заведение, вот где мы встретились-то сегодня, да-авно приметил, — говорит старик, разливая чай. — И очень одобряю.
— Но сам не пользуется никогда. Я сколько раз говорила… — ввинчивает Татьяна (она что-то все стала лепить не к месту). — Вон потолок весь протек!
И правда протек. Но речь ведь была не о том. Я видела: человек этот хочет нам что-то хорошее сказать, а поскольку знает о нас одно — что вот работаем мы в заведении, которое ему нравится, — он и говорит. А Татьяна сбила. Надо ей с собой сунуться! И он начал про другое:
— У нас тут в квартире щенок живет. Уж так хорош! — Старый этот человек был сейчас как ребенок: радостен оттого, что есть щенок и что можно других этим порадовать. Я улыбнулась ему со всем теплом, на которое была способна. Ася же загорелась посмотреть.
— Сейчас принесу! — охотно согласился он и действительно принес псину — теплого, мягкого, с голым животиком и дурацкой физиономией.
Татьяна кинулась мять его, кружиться с ним по комнате, читать ему (именно е м у) стихи, вроде:
Александр Афанасьевич смотрел на нее благостно:
— Ох и стихов Танечка знает! Как начнут со Светкой на пари́, кто больше!..
А Татьяна все не унималась, теперь уже сочиняла сама:
Хорошо я сочиняю? — адресовалась она к старику, но восхититься, вероятно, должны были все. Она возбудилась сверх меры, и я рада была, когда щенок оказался у меня на коленях. Я после Татьяны не решалась тронуть милую эту дворняжку.