Вадим поднялся на второй этаж. Возле его двери стоял человек. И ждал, видимо. Фу ты! Не сразу узнал. Ух! Даже горло сдавило. До чего нервы плохи!
— Валентин, здравствуйте! Это что же — я опоздал, выходит?
— Нет, нет… Я нарочно пораньше. Здравствуйте. То есть, простите. Я — сказать, что не смогу прийти. А номер телефона забыл.
— Но вы уже пришли.
— Я на минутку. Я не смогу прийти к вам в лабораторию. Я уже устроился. Простите.
— Ничего, ничего. Интереснее, чем у нас?
— Да. То есть не знаю еще…
— Что ж мы стоим!
Вадим и рад был, что не придется сообщать о начальственном произволе, но что-то и обидело. (Вот глупость какая!) Он отпер дверь и пропустил гостя, который сунулся как-то боком, улыбнулся своей неловкости, но не очень смущенно, а как бы изображая смущение — так, что ловкость другого человека выглядела бы нелепо.
В квартире, разумеется, было неприбрано, но Валентин этого и не мог заметить. Зато он сразу подскочил к полке с книгами, висящей в коридоре: смотрел, перебирал, только что не нюхал.
— Ого! Прижизненный Гоголь! — И обернулся весело. — Кто это из писателей сказал: «Мы все вышли из «Носа» Гоголя!»?
— Кто здесь? Кто пришел? — послышался капризный голос.
— Это я, мама. И еще один человек.
— Можете войти ко мне.
Это было с ее стороны милостью и жертвой, но Вадим предпочел бы побеседовать с Валентином вне общества матери.
О, она была в своем лучшем виде — с бережно причесанными волосами, туго стянутыми у затылка, в черном платье со светлой отделкой, очень тоньшившем фигуру и украшавшем лицо.
Женщина сидела возле накрытого к чаю стола и повернулась на звук открываемой двери.
— Познакомься, мама, это Валентин Соколовский, который НЕ будет моим сослуживцем.
Молодой человек потянул было руку, но она не сделала ответного движения, и он вспомнил, что женщина должна первая.
— М… простите. Действительно я Соколовский.
— Ну что ж, очень мило.
— Я на секундочку.
— Садитесь пить чай.
— Я, собственно…
— С пирогом. Отличный домашний пирог.
— Ну, разве что…
— Нина! Нина Ниловна!
В комнату вплыла толстая женщина, тоже познакомилась с Валентином, быстро разлила чай, внесла и нарезала пирог. А Варвара Федоровна тем временем потянулась изящной змеиной головкой к гостю:
— Скажите, Валентин… Ведь вы тоже занимаетесь биологией, не так ли?
— Да, да. Разумеется.
Она снисходительно улыбнулась:
— Почему же «разумеется». Впрочем, у меня к вам весьма э… серьезный вопрос. — И тронула холеной своей рукой с хорошо отполированными ногтями его не по росту большую руку. — Только не подумайте, что это для поддержания разговора. Это — не праздное. Так вот. Мне попалась книжка о существовании у человека третьего глаза.
— А? — подскочил Валентин.
Он весь был вздернут, взведен, но еще и чуть пародировал свою вздернутость. И это уже было другое дело. Это давало представление об уме, вносило дополнительный шарм. Вадим не сразу понял это. Мама расслабленно, как в начале всякой беседы, говорила свое:
— В этой книге есть об индийском слепом из Махаратта, который мог читать книги с помощью внутреннего глаза. И — о йоге, который жил в Лондоне и ездил на машине по шумным столичным улицам с завязанными глазами. Вы не слыхали?.. Вернее, что вы, как ученый, скажете об этом?
— Я… не знаю. Нет, не знаю. Полагаю, что видеть одним только зрительным нервом или с помощью центра зрения в мозгу… Нет, природа не так расточительна, чтобы снабжать человека ненужным органом, да еще таким сложным и хрупким, как глаз, если бы можно было и без него!
— Но избранным! — запальчиво отпарировала женщина. — Как дар, как ясновидение, например!
Валентин не то чтобы не заметил ее взволнованности, а вроде бы попытался погасить ее.
— Некоторые ученые, — сказал он, переходя на серьезный (и вместе не очень серьезный) тон, — ясновидение считают атавизмом. Ну, знаете, как у животных: у них тоже ведь есть дар предчувствовать пожары, землетрясения, смерти. Я, честно говоря, не занимался этим вопросом, но мне кажется, его решение не найдено. Впрочем, в Америке созывают конференции, посвященные необъясненным явлениям. Пока необъясненным…