— Нэл, надо ее к нам на «среду»! — закричал смуглолицый молодой человек с удивительно светлыми глазами.
— Ты бы лучше, Славка, устроил ее в вашу газету на какую-нибудь халтурку! — быстро обернулась к нему Нинэль.
Тот сразу потускнел:
— У меня такой власти нет. Пусть девушка идет в отдел кадров. Впрочем, может сослаться на Коршунова! — И к Жанне: — Это я. Будем знакомы.
— Вот и отлично! — обрадовалась Нинэль.
— А что у вас делать?
— Письма некому вскрывать да регистрировать.
— Ладно, — согласилась Нинэль. — Хочешь, Жанна?
— А учиться?
— Перейдешь на вечернее. Нужны же тебе деньги.
Ей легко было отправиться в своем новом костюме куда угодно (в том числе и в отдел кадров). Ах, как стучали по асфальту каблучки! Как поглядывали ей вслед незнакомые люди! Вот это да! — кругом незнакомые, каждый может стать своим, каждая — приятельницей. Жанна ловила взгляды, обращенные к ней, все было интересно после деревенского малолюдья и скудости. Она бегала возбужденная, похорошевшая, нарядная, нравилась себе здесь; она, как говорила Нинэль, «хорошо вписалась в город», сладко дышала и не могла надышаться новым воздухом, не замечая его бензинного, пыльного, неживого запаха. Дышала, пока не отравилась.
— А ведь я не смогла бы вернуться в деревню, — как-то призналась она подружке.
— Да зачем тебе? — удивилась та. — Я, например, урбанистка до кончиков ногтей и ничуть не жалею об этом.
Они обе много работали, но к вечеру оживали, будто появлялось второе дыхание: глаза теряли усталость, зажигались темным жадным огнем. Девушки бродили по улицам, чаще всего — в компании все тех же друзей, показывая себя и глядя на других, чтобы убедиться в своей интересности, живости, одетости. Потом как убитые засыпали, не успев даже поболтать всласть.
Иногда заходили в кафе-мороженое, реже — в кино.
И вот настал день, когда Нинэль предупредила:
— Послушай, Жанна-джан! Сегодня ко мне придет всякий новый люд, так не кокетничай чересчур.
— Постараюсь. А почему, собственно?
— Сориентируйся сначала на местности.
— А… Ну, тебе ничего не грозит.
Жанна говорила искренне. А вот оказалось, что именно она, то есть из-за нее… В общем, Кирилл, который вскоре стал ее мужем… Он сразу, от двери, глянул на нее, кивнул отдельно е й, улыбнулся тоже е й. Это так удивило, так было лестно, что она не заметила, как лицо подруги приобрело болезненную беззаботность.
Он был великолепен, этот Кирилл! Сразу сделал набросок «Портрет незнакомки», ухватив сочетание угловатости и обтекаемости в ее облике (потом он абстрагировался от оригинала, рисовал ее, пользуясь циркулем и треугольником, но это спустя несколько месяцев).
Он, полушутя, притащил ей все конфеты со стола, отгонял от нее любого, кто хотел завладеть ее вниманием. Она оказалась в заколдованном круге всеобщего интереса, как бывает, когда тобой восхищаются, не таясь.
— Спой, Жанна! — просили ее.
— Спой «Ах, вспомни, милка дорогая»!
— Нет, про Шарову Леночку!
— О, ты еще и поешь? — ахнул он.
— Не рискуй! — резко предупредила Нинэль.
Все обернулись к ней, и Жанна ощутила жгучую неловкость вора. И только тогда поняла, ч т о произошло.
Они собирались в этом составе несколько раз, Нинэль явно выжидала: пройдет, надоест ему. Но ничего не проходило, и после одного из вечеров она сказала без ожесточения:
— Знаешь, Жанна-джан, забирай-ка свои вещички и сматывайся поскорей.
— Конечно… Не сердись на меня…
— И не думаю. Ты не виновата, — и улыбнулась с горькой иронией. — Наша с ним любовь была уже на излете.
Жанна чуть не плакала. Было жаль отношений, необходимых ей для жизни, для дыхания.
— Нэл, ну хочешь, я… откажусь…
— Откажешься? От него, что ли?! Нет, не хочу. Зачем мне подарки, которые некуда девать. Просто тяжело пока. А что до жилья, то у него есть комната, которую он называет мастерской. Хорошая. Так что…
Возможно, этот демарш ускорил Жаннино замужество.
…— Анют, а твой муж, отец Кирюшки-то, он хороший был? — опять будто следуя мыслью за подругой, спросила Алена.