(«Значит, все к лучшему?! — больно ухало сердце. — Значит, решила?»
«Не знаю, сама не знаю».
«А надо решать!» — тревожилось оно.
«Да уж без меня все решено. Так-то лучше. Не надо мне его».
«Не надо?» — это опять оно колотится.
«Такого? Нет!»)
Кроме того — шаг уже сделан, заявление подано. И бездумное легкомыслие овладело мной. Я посмотрела на этого человека, который, кажется, забыл о недавнем недовольстве, и улыбнулась ему широко и открыто (вот что сильно отличает нас с Аськой — улыбка: у нее с затайкой, у меня же — во весь рот). А сама знала: уйду!
И теперь глядела приветливо на моего дорогого. Он, может, подумал: такой день — забыла, простила. Или — что я подольщаюсь. А я уже отдала его секретарше заявление об уходе. И весело мне отчаянным весельем от своей решимости, от безоглядности и беспечности своей, которой (такая удача!) не убыло с годами. Привет, мой хорошенький с ресничками!
— Да, да. Конечно! С большой охотой… — Это я на его предложение всем пойти пить кофе в обеденный перерыв (а смотрел на меня).
А чего мне? Я говорю уже о работе. Сын в армии, что ж, я себя не прокормлю? Смешно!
И мы пошли весело.
В кафе тоже — шумно, ватажно.
— Выбирайте, я угощаю!
Впрочем, широкий размах его несколько ограничен меню: только кофе да пирожные.
— Вот это начальство!
— Жалко, что не в «Националь» пошли!
— Набрасывайся, ребята!
— Я не люблю пирожных!
Я промолчала, и он специально для меня процитировал из Кедрина, которого я же ему когда-то читала (запомнил, способный человек!):
Пожилой сослуживец, не понявший, в чем дело, и (какая удача!) знавший стихи, продолжил:
— Я работала в газете, где один хороший графоман подписывался именем Саади! — весело вспомнила я.
— Там литконсультанты предлагали поставить памятник неизвестному Графоману, — подхватил мой Поликарпыч, обрадовавшись общим воспоминаниям.
— И еще, — я обращалась ко всем, кроме него (он же и сам работал в той газете!), — там была страничка природы, она, кажется, называлась «Пернатая страница», но мы, старые циники, называли ее «Птичкиных яичек».
— Почему, Жанна?
— А туда на конкурс была прислана загадка:
После паузы, вместившей оживление, я вспомнила еще одно удачное стихотворение из того же «самотёка»:
И еще строку — уже более широкой образности.
— Несется, как курица! — обрадовался кто-то (снова оживление). Вот так мы болтали, попивая кофе. Так и попрощались с дорогим моим, хорошим, всегда почему-то любимым Поликарпычем, которого никогда больше и ни в чем не захочу упрекнуть и готова обрушить свой гнев на его кабинет, на пунцовый ковер, на глупого начальника, любителя анекдотов, — на все обстоятельства, о которые споткнулся этот мягкий и добрый человек, мастер принимать для себя решения, распоряжаться и в пределах своей епархии раздраженно переставлять вещи на большом столе; и застенчиво стирать ластиком плоды своих невызревших размышлений с тем, чтобы прийти к людям (к нам то есть) с лицом, лишенным неопределенности и смятения. И подарить нам ласковую улыбку, которая так по-домашнему живет в глазах, затемненных ресницами. А их много, и они длинны, как у барышни.
ГЛАВА VII
ИЗ-ЗА ПАРЫ РАСТРЕПАННЫХ КОС
— Ася, Ася, вставай, детка!
Ася открывает глаза и с удивлением видит бабушку Алину: она склонилась над кроватью, глаза ее смотрят добро, как когда-то, как до этой многолетней скрытой размолвки… Значит, обида прошла?
— Вставай, Ася. Я пойду поставлю чай.
Как тепла подушка и неотъемлема от тебя ее теплота! Особенно сегодня, когда ты не просто Ася, мать хорошей девочки Саши, но и сама «детка», — о, ты можешь позволить себе сладко прижаться к подушке! Вы с ней еще опутаны общим сном, неким видением, где дышит золотой день. И — коричневая лужа, возле которой рыжеватые островки мха. Вот сюда и направлена вся подцветка, лужа эта и мох особо значимы почему-то. Видно, надо в лес, а как перебежать ее? Может — переплыть? Или вот по этим ступенечкам мха?.. Да, да, вот тут хватит прыжка, сильней оттолкнуться…