— Ну, ну, вы особенно-то не разжигайте себя.
— Да, господи! Дом всего и есть дом — деревяшка… А тут жизнь вот — жизнь или смерть. Мне и вообще-то ничего не жалко. Я мотоцикл почти что новенький ее брату отдал. Хм, «дом»! — И вдруг добавил зло и тихо: — А лежу вот один. Никто… Никому…
Ася снова вытерла ему губы (он нахмурился — уже теперь неловко, после разговора), посмотрела температуру: температура что-то поднялась. Но не сказала ему.
— Все у вас хорошо идет. Скоро домой. Постарайтесь думать о чем-нибудь приятном.
И вдруг поняла, что ему, может, и подумать-то не о чем. К этому жизненному сроку, к этому часу не нашел, не собрал, не скопил ничего, что могло бы приманить мысль, повести ее от этих белых кроватей, уток и шприцев, не взрастил в душе ничего, что расширило бы границы убогого сегодняшнего, тяжелого вчерашнего. Бедный, бедный человек!
И взглянула на часы и по какой-то ненужной ассоциации вспомнила, что завтра в это время вернется из командировки муж. Устал, наверное. Измотался. Может, на кого-то обижен — бедный, бедный. И поняла: не за усталость она его жалеет, не за обиды, которые он почти не в силах переносить. Бедный, бедный!..
Ася шла от больного к больному, не упуская ничего, а внутри что-то перестраивалось на обычный «жалельный» лад. К тому, который приедет завтра повелевать и ждать ее любви. Странно, но сильный этот (и действительно многое могущий) человек показался ей совсем беззащитным и обиженным ею. Именно ею.
Когда снова вошла в палату, где новенький, — его глаза так и вобрали ее.
— Сейчас укол сделаем… — привычно захлопотала Ася.
— Постой, постой. Ты вот что скажи: ты прощать умеешь?
Ася не думала об этом. Подумала.
— Да, наверно. Дело в том, кого простить. Как относишься.
— Ты про любовь, что ли?
— Нет. Я вот про что: если есть во мне сила сильней того человека, я его легко прощу. А снизу вверх прощать не могу.
— Эээн ты как! — повел головой желтоглазый. — Ежа мне под череп запустила.
— Ну вот и ладно. А я за шприцем пойду.
Она несла лоточек с наполненным камфарой шприцем, ватой и спиртом и почти не глядела, но увидела: от входной двери, неловко накинув на плечи халат и озираясь в поисках нужной палаты, шел высокий человек. И Асе достаточно было краем глаза выхватить из пространства эту тяжеловатую фигуру с мягкими и одновременно порывистыми движениями, резкий и чуть растерянный, как у близорукого, поворот головы, лицо, лишенное четкого выражения из-за темных очков, чтобы безошибочно угадать захолодевшим сердцем, к т о пришел в ее владения. И что все сегодняшнее утро: ощущение ожидания, прихлынувшей вдруг свободы («сойду на солнечной станции») и острое женское чувство — эта искра от прикосновения медвежистого Димы, врача, — все, все брало соки отсюда и тянулось в эту же сторону, замыкаясь в круг, а центром его был человек, о котором так неудачно попыталась она как-то заговорить с Анной Сергеевной… «Прикидывается не тем, что есть»… И сморщилась от недовольства собой. И задохнулась, сбилась с ноги, мысленно метнулась в сторону, снова выровнялась, из каких-то уже других сил черпая храбрость. Что делать-то? Что? Ой! Но почему он здесь? Не из-за меня же? А вдруг! Я ведь слышу, что все вокруг нас не безразлично. Как быть? Не испортить бы чего! Пробежать? Вернуться?
Так она всполошилась внутри. Но шагов не замедлила и открыто пошла навстречу.
Ася плакала так, как никогда, даже в детстве, падком до слез.
Обида?
Нет.
Горе?
Тоже нет.
Просто ничего не осталось ей, все утекло… Нет, даже — не это. Не это, другое, что сказаться в словах не может. «Дочка у нас глухоне́мая», — говорила соседка в их далеком поселке. Как давно не бывала там! С замужества, вот сколько! Сашку Алина увозит, бродят вместе по лесу. А я и подойти близко, и прикоснуться боюсь. Там моя лужа с желтыми островками мха — из сна; там кусты, под которыми пахнет только что уто́павшим ежом… Ведь я этот лес по нюху знала! И знала, когда просто так день пройдет, а когда что-то важное будет… Вдруг пробежит по тебе дрожь, как предчувствие. И — верно. Никогда не обманывало! Один раз ужа́ встретила, еще не знала, что это уж, схватила, он обвился вокруг руки!.. Нисколечко не испугалась. И — овраг. Прохладный такой — кусты, лопухи, дудки — все переплелось…
Ася улыбнулась, вытерла слезы. Да разве нечем утешиться? А свет? Из того далекого и уже необратимого бытия шел свет, целый сноп, как бывало рано утром, когда бредешь с корзинкой по лесу, а солнце вдруг брызнет из-за еловых веток. И неяркий луч его начнет переливаться разноцветно в росе, в паутинках.