Нет, нет, здесь другое.
Ах, у тебя и такое, и другое, а он что же, ни на что не имеет права?!
И все-таки Ася никак не продохнет от обиды, обманутости. Ах, жаль, что он в командировке! Да она бы… А что, собственно, она бы? И вдруг — радость, свет в конце тоннеля — догадка: ведь я ждала, хотела этого! — и дальше, дальше по светлому лучу!
Ася кое-как засунула открытку в конверт, кинула в е г о кабинете на стол. Все, все прекрасно! Не любит? Так даже лучше!
— Ты чего распелась? — встревоженно спросила, приоткрыв дверь, Алина. — Между прочим, на дворе ночь, Сашка спит.
Похоже, она узнала песню. Ну еще бы! И по лихости в себе Ася догадалась: не все так просто, нет тут особой радости. Ну и ладно, переживем!
Ася отерла щеки, которые тут же снова намокли. И этот человек разозлился, встретив ее на улице с Костиком (ах, как давно это было! Где он теперь, милый ее и добрый Костик?!).
— Ты, кажется, еще не сделала выбора? — спросил тогда Коршунов.
— Что за ерунда? Разве я не могу…
— Можешь. Только с другим мужем. — Глаза его были белыми, руки тряслись.
— Слава, ты из-за этого хочешь, чтобы мы с тобой разошлись?
— Ты к тому же и глупа! Я хочу, чтобы ты не срамила меня, понятно? Ты когда говоришь с мужиком, хоть с дворником, у тебя глаз другой. И другая пластика. Кошачья. Фу, гадость какая! Скотство!
Ася тогда обиделась. Обиделась на грубость. Потому особенно, что это был последний разговор с Костиком, и ей пришлось все же сказать, чтобы он не ждал ее, не встречал. А иначе ему все казалось, что это — не всерьез.
— Слава, но ведь мы случайно столкнулись! И потом… потом, я как раз просила не… ну, не сталкиваться случайно.
— Туманно излагаешь.
— Что ж тут туманного. Все так и есть.
— Откуда я знаю?
— Ты что же, не веришь мне?
— А ты думала, верю?!
Ася тогда захлебнулась воздухом и… и снова промолчала.
Она будто не умела говорить. Ведь бывают люди совершенно неубедительные. Они не могут доказать своей правоты. Вернее всего, потому что не дано им встать обеими ногами на с в о и позиции и судить обо всем только с этих позиций. Их заносит еще поглядеть, а как тому, против кого? Справедливо ли? Ну, вот и…
В тот раз Ася, кажется, плакала. Наверное, плакала, потому что, помнится, муж просил прощения, был заметно огорчен. И что же? Перестал грубить?
Я привыкла к его грубости. К хамству привыкла! Возможно ли? И ведь сама согласилась. Не силой замуж выталкивали.
И вдруг пошла мельчить злая память: а как он съел варенье, которое она сварила для Сашки из земляники! Ходила, собирала, варила по чашечке, а он — в два глотка!
Впрочем, что я? Что за ерунда! Не то, не о том!
А как он с девочкой?
Ася вспомнила: однажды, придя с работы, застала зареванную Сашку:
— Он сказал, что я дрянь. Что пустое место!
И ведь сказал. Счел возможным унизить. Аська рванулась тогда к нему в комнату (как на чужую территорию, в чужой ареа́л):
— Как ты мог?
— Что тут такого — «дрянь»? Меня отец ремнем стегал, и вот ничего, не сдох!
— Она неплохая девочка…
— Пустая. Пустое место. Я не соврал. Мм предложили написать работу на конкурс — по литературе, понимаешь? Да я бы ей вот как помог! Общемосковский конкурс!.. А ей не хочется. Почему? «Не хочется» — и все. Пустельга!
Сашка тогда и Асе не сказала, в чем дело. И лишь много позже спросила:
— Мам, разве я обязана быть тщеславной?
— Как ты странно говоришь, доченька.
— А чего странного? Я хотела бы жить где-нибудь в лесу.
Ася удивилась, что в лесу.
— Милый мой Рыжик! Мы еще поедем… пойдем…
— Вдвоем? — спросила Саша.
Ася не ответила.
А может, она не так уж любит отца! Ой, почему я об этом? Да потому! Не хочу, не хочу больше с ним, с т а к и м! Не могу себе позволить! («К? Ж!»)
Алина, проходя мимо кабинета, замедлила шаги. Ася не окликнула. Сама справлюсь!