И почему-то рассердилась на Алину: нечего мне чужие письма подсовывать! И тотчас смягчилась: ведь бабка волнуется за нее.
Но Асе не хотелось давать старухе повод хоть для малейшего торжества. Тоже она, Алина, не абсолютная. Письмо-то того, а? Прочитала. Вот и пусть помается!
Да, но как же Сашка?.. Ведь это враки, что она не любит отца — любит! Ластится, когда он в духе! И не расскажешь ей всего, а без этого все будет казаться несправедливостью. Капризом.
Ася не решила ничего. И улеглась спать, и не спала, и испугалась, услыхав сплошной телефонный звонок. Оттого, что не решила, испугалась.
— Алло, Ася! Ты слышишь? Я завтра прилетаю в три. Ты что молчишь? Ася, алло! Я — самолетом.
— Я слышу. Мы тебя ждем.
— У меня просьба: завтра же, алло, завтра же придут мои, из журнала. Надо приготовить все…
— …как же так? Тут письмо тебе…
— Потом, потом. Жратву, вино — это я притащу, а вот чтоб в квартире… и чтоб — цветы, посуда… поняла? Алло! Красоту наведи!
— А в честь чего праздник?
— Надо, уже договорено. Целую.
Как быть? У них собирались всего один раз за все время, когда-то в самом начале, хотя вообще в журнале это водилось, — закатиться к кому-нибудь в гости! И Ася бывала. Но по тому, как волновался муж, отправляясь на эти посиделки, понимала, что тут не все просто (и с каждым разом — все непроще). И ее он в эти дни требовательно осматривал, принаряжал:
— Я же привез тебе отличный джемпер. Где он? Ну вот, его и надень. Можешь с брюками. Постой, на ноги это не годится — туфли нужны другие.
Интересно, к а к он к ней тогда? И была ли уже э т а «В. т.»? — Ася нарочно старалась не думать о ней. Та женщина не виновата. И стала вспоминать сборы на вечеринки. Муж раскладывал на диване ее наряды.
— Вот, вот и вот, — указывал он.
— Слав, это как-то слишком ярко. Подавляет меня.
— Причудаиха, — говорил муж. — Знаешь, это выглядит странно, если человек с годами не меняется.
— Я меняюсь. Я просто хотела бы…
— Ох! Послушай ты меня, ладно?
— Конечно. — Знакомое «конечно» с наскоком на последнее слово: повод был так незначителен, чего ж не согласиться?!
И что это я всегда соглашалась с ним? Чтоб не ссориться? Вот и взял он верх нахрапом.
И злая память снова повела, повела…
И снова перешла в боль: ведь любил же! Что-то я не так. Чего-то не умею. Разве можно браться не за свое дело? Ведь это тоже дело — быть женой!
Да, но теперь-то как? Как быть теперь? Притащатся люди, отменить нельзя. Показать при них свою обиду — ни за что! Но и стараться — сил нет. На что опереться? Задержаться за что, чтоб почувствовать силу? Хоть капельку.
Ася дивилась: почему ушла радость, залившая ее тогда, в больничном коридоре? Нет, радость, собственно, жила, но так отодвинулась, так потеснилась! Разрешила злой новости обескуражить. Значит, не была серьезной? Не была особенной?
Ася долго лежала при свете, потом погасила лампу: она ничего уже не освещала — свет из окна был сильней. Началось субботнее утро.
…Промолчу пока. Погляжу.
— Сашка, вставай, сегодня у нас будут гости.
— Кто?
— Из редакции.
— Ура!
— Дурашка. Поможешь мне?
— Конечно!
— Что там у вас? — заглянула Алина.
— Алинушка, ночью звонил Владислав Николаевич, — сегодня к нам придут из редакции.
Алина незаметно всматривается в Асино лицо (это ей кажется, что незаметно, Ася-то видит!).
— Ну что ж, надо прибраться, да? А Сашонок — за покупками.
— Он сам привезет. Нам только дом украсить.
— Тем лучше. Накрой в его кабинете, все письменное — на окно, загородишь шторой. Так?
— Очень даже.
— Скатерть я дам. Посуды — слава богу.
Что-то уж больно она добра! Жаль внучку, да? Обманутую.
— У меня, Алина, такое сегодня настроение отличное!
— Ну и прекрасно. Календарь настроений у тебя тоже особый.
Бабка, кажется, недовольна. Может, ей хотелось слез и покаяний? Или совместного решения? Ну что ж, все еще может быть.
Пошла суета, уборка.
— Чего ты замерла, Сашенция?
— Что это за песня?
— О, это песня моего бедного детства, одна из первых… ну, полублатных, что ли. Давай-ка, двигайся!