— Мамик мой! — сквозь сон бормочет Сашка.
Вот дохнуло из памяти весеннее солнышко, пробежал ветер по траве…
— Ты мое чудо? — спросили ее.
— Да, — ответила Ася. — Да, я — ч у д о, а не женщина, которая лжет. Не та, которая… («Эх, жаль, собаку не привез, она бы…» Да, да, которая облизала бы ему пьяное лицо.)
— Знаешь, я так устала, я так испортилась, загрубела без тебя.
— А ты нырни в норку.
— Хорошо!
Ася обнимает подушку, подтягивает колени к животу. И приходит сон. Сон — память. Сон — жизнь.
Женщина позвонила у двери — оттянула книзу железную скобу. Ей откликнулся валдайский колокольчик. Вот, стало быть, как у него!
Он открыл тотчас, посветил ей в полутемном коридоре улыбкой, принял пальто.
Отправляясь сюда, женщина волновалась, и это волнение оттеснило боль, — теперь придется действовать так.
— Простите, я немного опоздала.
— Ничего, ничего, Анна Сергеевна. Я рад вам!
И провел в большую комнату, уставленную одряхлевшей мебелью с потертой ковровой обивкой. И вся квартира носила печать запустения — с ободранной краской на окнах и дверях, с пятнами на обоях. Это было неожиданностью. Дальше потекло примерно так, как представлялось.
Она смущена. И не только тем, что мало знает в той области, о которой должна писать (она поэтому и попросила Вадима помочь ей). Неуверенность идет еще и от чисто женского чувства оставленности, брошенности. Точно обнажились все недочеты внешности и ума, не восполненные сознанием привлекательности.
— Так о чем же вам рассказать…
Он задумался, потом спохватился:
— Да вы усаживайтесь поудобней. На диван не хотите? Может, сначала чаю?
— Нет, нет. Благодарю.
Он внимателен, даже ласков. Чего бы это? Неужели так хорошо воспитан человек, что уж если вы пришли к нему, и он — хозяин…
— Видите ли, Вадим Клавдиевич…
— Может, просто Вадим?
— Хорошо. Тогда — Жанна.
— Да?
— А почему бы нет?
— Конечно, Жанна. Так о чем мы будем?
Женщина замялась. Хотя стало много легче.
Да, да, все примерно так. Так она и думала об этой встрече.
А он не мог освободиться от впечатления: похожа! Особенно там, в темном коридоре… прямо будто Ася вошла. А вдруг Ася когда-нибудь…
— Видите ли, — продолжала между тем женщина, — я и сама не очень знаю…
Он попытался помочь:
— Вы, как я понял из телефонного разговора, интересуетесь энзимологией генетического аппарата?
— Ой, ой, Вадим, этого я и произнести не могу. Ни я, ни моя газета.
Теперь смутился он — вот как вырвалось глупо, будто хотел похвалиться своей ученостью.
— Простите, Жанна. Я редко говорю обо всем этом и потому не умею… Я так понял, что вы хотите писать о молекулярной биологии.
— Да. Но в связи ее с генетикой. Поэтому и обратилась к вам.
— Я, конечно, могу… м… какие-то общие вещи про механизм действия ферментов, которые обслуживают генетический аппарат клетки… Но я-то занимаюсь несколько иным.
«Зачем я сюда вломилась? — думала женщина. — Ведь от тоски пришла. Могла бы разобраться и по книгам, в библиотеке. А чем он поможет? Чем вылечит? И ведь знала, знала, когда шла…»
Она вздохнула печально:
— Просветите меня немного, ладно? И скажите, что почитать. Ведь вы знаете, моя профессия иная, там я в курсе дела. Но вот перебралась в газету и все как заново… В общем, здесь для меня могут быть пока только такие темы — по науке… И стыдно являться на беседу, когда в голове пусто.
Неужели ее действительно привели дела? А там, в лесу? Почему мы столкнулись в этом огромном лесу, где почти нет шансов… Случайность? Бывают такие случайности? А ведь с ней что-то не так!
— Жанна, что вас печалит? Пустяки это, я вас подготовлю, уж настолько-то, поверьте, я осведомлен. Да еще дам кое-что почитать. А вы сговоритесь с кем нужно… Впрочем, тут я вам тоже помогу.
Откуда в нем такая открытость? Ведь в полуподвальном этого не было. Какой милый человек!
— Если можно, Вадим, расскажите с самого начала!
— Ладно. Итак — о молекулярной биологии. Датой ее рождения считается тот день, когда была раскрыта структура ДНК — дезоксирибонуклеиновой кислоты — и уяснено, как происходит передача наследственной информации…
Женщина слушала, записывала кое-что, привыкала к терминам.
«Странно, — думала она, — ведь ему и вправду отчего-то неловко говорить об этом. Он так свободен в обращении со сложными вещами, а самого факта чтения лекции стесняется. Так, бывало, Кир-старший — рисует прекрасно, но слова о работе не вытянешь».