О дружбе Явы и Эльрики можно рассказывать очень долго, можно написать о них целый роман, но тогда как бы не у дел окажется Винд. А ведь этот юноша, равно как и корабль Крылов и птица Аша, с каждой минутой, сами не ведая об этом, приближаются к миру-дворцу Хэймегону…
Так что вернёмся в тот день, когда Эльрика узнала о том, что совсем скоро предстоит стать супругой зеленоносого и клыкастого Паэррона.
Пантера Ява двумя грандиозными, стремительными прыжками перенеслась к Эльрике, и издав утробный, мурлычущий звук, легла возле её ног. Эльрика же села на мраморную ступеньку и положила ладонь на широкий, горячий лоб Явы. Начала негромко говорить:
— Ява, подруга — ты слышишь, какое суечение за этими стенами? По пыльным коридорам бегают: стаскивают из тайников в парадный зал всякие драгоценные побрякушки. А на кухне то же верченье — повара стараются, готовят кушанья, пекут пироги… Дамы достают из сундуков пыльные, изъеденные молью платья, выбирают из них лучшее… И ты думаешь — зачем всё это? А всё затем, чтобы поженить меня на ненавистном Паэрроне… Отец-император стал слаб не только телом, но и разумом — он назначил свадьбу на завтра, и, знаю, уговаривать его отложить это хотя бы на неделю — бесполезно… Да и не смогу я никого молить — не привыкла…
За последние годы между принцессой и пантерой образовалось полное взаимопонимание. Порой Эльрике даже и не требовалось ничего говорить: Ява догадывалась о настроении своей хозяйки по её движениям, по выражению лица, даже по исходящему от неё запаху…
Вот Ява положила свою тяжёлую голову на колени Эльрике, слегка приоткрыла пасть, в которой на алом фоне языка и нёба выделялись белые, острые клыки…
Принцесса ещё раз провела ладонью по лбу Явы и спросила:
— Ну что, ты готова к бегству?
Ява ударила по полу хвостом. О, конечно же — она была готова к приключениям; жизнь — размеренная, сытая, лишённая ярких событий, была отвратительна ей, хищнице…
— А ты помнишь прошлое? — спросила Эльрика. — Помнишь, как мы встретились в подземельях?
Пантера поднялась на лапы, и глянув на хозяйку страстными глазами хищницы, издала тревожный, урчащий звук.
Эльрика же говорила:
— А вот я практически ничего не помню…То есть, как готовила тот побег ещё могу припомнить, а вот что было потом — очень смутно… Во мраке, я встретила тебя, но ты тогда была ещё совсем малышкой; куда же делась твоя мать? И кто был ещё в том мраке, ты помнишь это, Ява? Кто-то очень страшный… Ты мне как-то помогла, спасла мне жизнь; но пережитое оказалось слишком тяжёлым для меня, и я просто забыла… Удивительно, что не стала заикой…
Ява встрепенулась, едва заметно, но угрожающе выгнула спину, её сильные мускулы напряглись. Теперь пантера смотрела за спину Эльрике. Обернулась и принцесса…
Дверь распахнулись. Вошли слуги. Почти каждый из них выделялся своим, особенным уродством.
Наиболее сильные несли золотые носилки, на которых, окружённый бархатными подушками, возлежал бледный, со ввалившимися щеками и с синими отёками под блеклыми, усталыми глазами, человек. Живот у человека был непомерно раздут, так как за свою жизнь он успел поглотить просто огромное количество всякой еды.
Это был отец Эльрики — император Пуддел. Его сопровождали около тридцати придворных — то есть, большая часть всех выживших хэймегонцев. Зрелище было и жалким, и страшным, и комичным, и трагичным одновременно.
Пуддел махнул ладонью, и слуги поставили носилки на золотой стол. Император спросил у Эльрики шёпотом:
— Всё с Явой общаешься?
— Общаюсь, — коротко ответила принцесса и с тоской посмотрела в сторону балкона.
В небе плыли, неспешно изменяя формы, величественные кучевые облака, а лучи заходящего солнца окрашивали их грани в оранжевый, розово-золотистый и бирюзово-оранжевый цвета. В отдалении можно было разглядеть несколько загадочных миров…
Но даже и тёплый, ароматный ветерок, который залетал с балкона, не мог изгнать того удушающего, затхлого духа, которые принесли с собой все эти полумёртвые хэймегонцы — нелепые, всеми забытые осколки некогда сильной империи…
Пуддел откашлялся, запихал свой пропитанный слизью платок в карман и снова спросил:
— Бежать собралась?
Не ожидала Эльрика такого вопроса, поэтому на мгновенье замешкалась. А Пуддел, хоть и больной, хоть и с тусклыми, усталыми глазами — а всё равно заметил это замешательство. Жить ему оставалось недолго — он прекрасно знал это, и самым главным, что было ему в этом остатке жизни — это выдать свою ненаглядную дочурку за зеленоносого Паэррона.
Вот, считал император, станет Эльрика супругой принца, хоть и уродливого (ну кто ж не без того?), а всё ж знатного, и сойдёт с неё спесь — деток, наследников нарожает, и умрёт он, старый Пуддел, в спокойствии…
Насчёт Паэррона Пуддел не беспокоился, знал, что тот только и мечтал, как бы поскорее овладеть Эльрикой — прекраснейшей девушкой во всём их мире-дворце.
А вот дочка вызывала в императоре весьма сильные опасения. Помнил Пуддел, как она в детстве сбежала, и как трудно было её найти… Знал, с каким пренебрежением относилась она к обычаям своего народа; как любила уединение…
И вот теперь Пуддел говорил:
— Счастья своего ты не понимаешь, Эльрика. Ну что ж. Всему своё время. А пока что… — он кивнул на стражей, которые ничего не выражающими взглядами созерцали пространство. — Ты уж не обессудь, но они останутся здесь до завтра…
— И на ночь? — спросила Эльрика.
Пуддел долго и мучительно кашлял, затем нашёл силы и ответил:
— Да, родная, и на ночь… Будут охранять твой сон…
Эльрика медленно отошла к фонтану, опустила в прозрачную прохладную воду ладонь. Фигура девушки выказывала безмятежность, и со стороны трудно было определить, как на самом деле напряжена она…
Но это знал Гондусар, который тоже вошёл в покои и остановился возле дверей. Горбатый советник был мрачен — ему казалось, что теперь Эльрике едва ли удастся ускользнуть, а, стало быть, свадьба действительно состоится, и его собственной дочери едва ли удастся взойти на престол.
Император Пуддел продолжал:
— Ты, доченька, очень бегать любишь, и я помню как ты испортила нюх балдогов перцем Но теперь балдоги живут у меня в клетке и тебе до них не добраться… Ты только не огорчайся, ведь я о твоём благе радею; ибо глупа ты и несмышлёна…
— Достаточно, отец, — произнесла Эльрика.
— Ты обещаешь, что не будешь помышлять о бегстве? — спросил Пуддел.
— Нет, этого я обещать не могу, — проговорила Эльрика и поднялась от бассейна.
Пуддел молвил:
— Этого я и опасался, а раз уж ты об этом даже в открытую говоришь, то прикажу удвоить стражу в твоих покоях.
— Да как же так? — усмехнулась Эльрика. — Ведь это, выходит, вся стража здесь скопиться. Ведь у вас больше и не осталось никого…
С этими словами девушка подошла к шкафу, распахнула его, и положила небольшую книжечку со своими любимыми стихами в кожаную сумку, плотно прикрепленную к её боку…
На другом боку у Эльрики были закреплёны золотые, усеянные изумрудами ножны, в которых покоился острый кинжал. Вот она провела ладонью по этим ножнам. С самым решительным видом, быстрым шагом направилась к Пудделу.
Император спросил испуганно:
— Что это ты задумала?
Стражи встали перед ним, приподняли свои тяжёлые мечи.
Эльрика, всё ещё усмехалась, но горькой была её усмешка. Принцесса молвила:
— Что же ты, отец, боишься меня? Думаешь, я причиню тебе вред? Ударю этим кинжалом?
— Нет, что ты… — вздохнул император и дал своим слугам знак отойти.
Те, конечно, повиновались, но оставались поблизости — насторожённые, чутко следящие за каждым движеньем Эльрики — никогда они не доверяли принцессе — своевольной, столь непохожей на них…