– Здесь живет пара лебедей, – услышал я за спиной ее голос. – Два молодых белых лебедя. На свежем воздухе ее голос казался немного странноватым, слегка в нос, а когда я обернулся к ней, вставая, то увидел в свете вечернего солнца ее равнодушные глаза с легкой мутинкой и нос с горбинкой.
Она точно курит марихуану, подумал я и взял ее за руку.
Рука была очень холодной, а потому задержалась в моей, нагретой набедренным карманом ладони и согревалась своими тонкими косточками.
– Итак, Аджип, я слушаю ваши аргументы.
Полин высвободила свою руку из моей и взяла с лавочки пакет с теплым хлебом.
– У вас всегда холодные руки? – спросил я, наблюдая, как она отщипывает от булки мякиш и бросает кусочки навстречу гордо плывущим лебедям.
– Да, – ответила девушка. – У меня плохое кровообращение.
– Я вам буду греть по вечерам руки. Это мой первый аргумент.
– Очень мило. Говорите следующий.
– Я сумею завоевать достойное положение в обществе!
– Каким образом?
– Буду много работать.
– Лучше синица в руках, чем журавль в небе, – сказала она, бросая остатки хлеба в пруд и разглядывая, как лебеди лакомятся размокшей коркой. – Вам должно быть стыдно пытаться отобрать у пожилого человека его единственную радость.
– Молодость должна принадлежать молодости! – в запале сказал я.
– Еще одна глупость, – повернулась ко мне Полин, отряхивая ладони от крошек. – Молодых всегда тянет к пожилым, а пожилых к юным. Потому что одних привлекает неизведанное, а других то, что давно позабыто.
Девушка сделала шаг навстречу и почти коснулась своей грудкой вразлет моей груди.
– У вас есть еще аргументы?
– Я люблю вас.
– Бедный мальчик, – произнесла она и погладила меня холодными пальцами по щеке. – Это не аргумент… У вас еще борода плохо растет.
– А у него она седая.
– Вы – злой, – она посмотрела вслед уплывающим лебедям. – Мне нужно идти.
– Готовить ему ужин?
– Да, – согласилась девушка и собралась уходить из сквера, как тут я перегородил ей дорогу и отчаянно заглянул в лицо.
– У меня есть еще один аргумент, – прошептал я. – Готовы ли вы его выслушать?
– Говорите, только быстрее!
Я взял ее за кисти рук и сжал их так, что она поморщилась от боли, но ничего не сказала, а только смотрела на меня выжидающе и равнодушно.
– Дело в том, – собрался я с духом, – дело в том, что у меня нет на пальцах правой ноги ногтей!
На мгновение в ее глазах просветлело или мне только показалось, что мутинка сошла со зрачка, открывая всю его глубину до карего цвета.
– Как – нет ногтей? – спросила она с интересом.
– А так. Я родился без ногтей.
– Вы – шутите?
– Я абсолютно серьезен.
Полин на секунду задумалась.
– Вот любопытно! Что, совсем ровные пальцы?
– Совершенно.
Она утвердительно кивнула головой.
– Я хотела бы посмотреть.
– Поехали ко мне домой.
– Я только позвоню ему.
– Не звони.
– Хорошо. Только давай поедем быстрее.
Мы поймали такси и всю дорогу ехали молча, взявшись за руки и сжимая их сильно, до белых косточек, как будто ожидали, что случится нечто таинственное, а оттого страшное.
Я дышал ее запахом, а иногда, когда авто подпрыгивало на неровной дороге, видел в вырезе ее блузки мелькнувшую ягодку коричневого соска, и слюна заполняла весь мой рот, словно я не ел три дня и хотел проглотить устрицу.
Входя в подъезд своего дома и держа Полин под локоть, я вдруг вспомнил хохотушку Бертран и старого следователя, но волею одной размыл воспоминания и зашагал по лестнице к своей квартире, к чистой постели.
– Ты бы познакомил меня с ней! – прошептала Настузя, после того как я пропустил Полин в свою комнату и кивнул чернокожей няньке. – Это твоя девушка?
– Отстань! – грубо ответил я и, подтолкнув Настузю в спину, шагнул вслед за Полин.
Когда я обнял ее сзади за плечи и уткнулся носом в пахнущий яблоком затылок, она лишь повернула слегка голову к фонарному свету из окна, так что губы мои толкнулись ей в ухо, а язык нащупал в мочке дырочку.
– Я совсем не для этого пришла, – произнесла Полин ровным голосом. – Показывай! – и наклонилась слегка, отталкивая меня своим задом.
Я задохнулся от такой вожделенной грубости и, сев на кровать, стал снимать ботинок, путаясь в шнурках, стягивая влажный носок, и смотрел на девушку косым жадным взглядом.
– Гляди! – просипел я, и она потянула издалека шею к моей ноге, щурясь и стараясь разглядеть в полумраке странные пальцы. – Подойди ближе!..
– Действительно нет ногтей, – произнесла Полин задумчиво, словно размышляла, к чему такое чудо природы.
Она наклонилась еще ниже, почти к самой лодыжке, так что я почувствовал кожей ее дыхание, оглядела ступню со всех сторон, а затем дотронулась легонько до моих пальцев в том месте, где, по ее разумению, должны были произрастать ногти.
– Удивительное дело! – прошептала она. – Ничего нет, – и неожиданно поцеловала мой кривой мизинец.
– Ах! – вскрикнул я восторженно и потянул к ней свои жадные руки, хватая в них, что попадалось выпуклого на пути.
– Подожди! – шептала Полин, целуя и облизывая мою ногу, засасывая в свой мокрый ротик каждый палец в отдельности. – Подожди!..
Выстрелила в темноту пуговка с ее блузки, и маленькая, вразлет грудка забежала ко мне в ладони, упираясь ягодками в жизненные линии… Я целовал ей спину, задрав шелковую ткань почти до самой шеи, вцеловываясь в каждый позвонок, кусая повернутые к моей ноге плечи, жуя, словно траву, крашенные в черное волосы, а она все ласкала мою пятипалую ступню крепкими губами и гуляющим между ними языком и шептала, шептала на одну мелодию в темень – "подожди!.."
Весь дрожащий, томящийся сковородным жаром, я потянул за матерчатый ремешок ее брюк, но ткань заскользила в обратную сторону, и столь силен был мой напор, что Полин вскрикнула, перетянутая, почти передавленная в пояснице, а затем куснула меня в косточку на лодыжке в отместку, так что я закричал от боли и в ответ сдернул со всей силы с нее штаны; ткань треснула, и обнажились мраморным светом круглые ягодицы с сумеречным входом между ними.
Я не различал ни ночи, ни света, только бешеный пульс во всем теле, а потому заспешил к ее входу, влекомый могучим инстинктом, затыкался в него неуклюже, а она встрепенулась, сжала мраморные бедра и скакнула в сторону лягушкой, утирая рукой тянущуюся к простыням слюну.
– Нет! – сипло прошептала она, сверкая глазами. – Нет!
– Почему? – изумился я, стараясь унять дрожь.
– Нет!
– Я люблю тебя! – взмолился я.
– Нет! – твердым голосом сказала Полин и стала застегивать оставшиеся на блузке пуговицы.
И тогда, чувствуя каким-то нервом, ощущая им, тревожным, что она сейчас уйдет от меня навсегда, испытывая будущее горе, я переломился в отчаянии пополам, упал лицом в подушку и заплакал навзрыд. В какие-то секунды вся влага вышла из меня слезами, захлюпала под щекой промоченной наволочкой, а я все взвывал басом, рискуя захлебнуться в самом себе.
Она склонилась ко мне и перевернула на спину, пытаясь отнять от моего мокрого лица руки.
– Успокойся! – просила она уже не так жестко. – Перестань плакать!
Крепко, по-детски прижав пальцы к глазам, я почувствовал, как Полин коснулась ложбинки на моей груди подбородком и заскользила им к пупку, очень медленно, как будто соскальзывала, того не хотя, в пропасть.
Я отлепил руки от глаз и встретился с ее взглядом, сейчас окончательно очистившимся от мути и сверкающим карей чистотой.
Я всхлипывал, а она съезжала все ниже по вздрагивающему животу, пока ее скольжение не закончилось препятствием, и тогда она чмокнула губами, хватая ими за самую душу, за уязвимейшее из ее мест, по-прежнему не расставаясь своим равнодушным немигающим взглядом с моими глазами.