— Какой прок в полумерах? — ответил Садзаки. — Если она намерена как-то выступить против тебя, то не ограничится мелкими пакостями. Обязательно найдет способ испортить тебе жизнь навсегда. Ликвидировать ее — единственный разумный выход. Зачем ты пытаешься встать на ее точку зрения? Неужели не понимаешь, что кое-какие проблемы Нагорного могли перейти и к ней?
— Намекаешь, что она сумасшедшая?
— Сумасшедшая, нормальная — не имеет значения. Она не посмеет выступить против тебя, это я гарантирую. — Садзаки нахмурился. — Ну, хватит об этом. Мне Нагорный надоел — слышать о нем не хочу.
— Я тебя вполне понимаю.
Этот разговор происходил через несколько дней после первой встречи Вольевой с командой. Теперь они стояли у дверей каюты погибшего, на уровне 821, собираясь войти. Помещение оставалось опечатанным с момента гибели Нагорного, а фактически даже дольше, если верить Вольевой. Сама она сюда тоже не входила — тяжелые воспоминания ей были ни к чему.
Она сказала в браслет:
— Отключить от охраны личные апартаменты артиллериста Бориса Нагорного. Приказ Вольевой.
Дверь отворилась, оттуда повеяло холодом.
— Пошли их вперед, — сказал Садзаки.
Вооруженным роботам потребовалось всего несколько минут, чтобы обыскать каюту и доложить об отсутствии мин-ловушек и иных опасностей. Да и откуда бы им взяться — едва ли Нагорный планировал свою смерть в то время, когда за ним охотилась Вольева. Правда, с такими, как он, всегда надо держать ухо востро.
Вольева и Садзаки вошли, когда роботы зажгли свет в каюте.
Как и другие психопаты, с которыми Вольевой приходилось иметь дело, Нагорный чувствовал себя лучше в небольших помещениях. Его каюта была обставлена еще аскетичнее, чем ее собственная, — он явно стремился к высшей степени чистоты и простоты. Можно подумать, что тут поработали полтергейсты, так сказать, с обратным знаком. Личные вещи Нагорного — на удивление малочисленные — были тщательно уложены по своим местам. Их не потревожили даже неожиданные рывки корабля, которыми Вольева убила Нагорного.
Садзаки скривился и поднес к носу рукав:
— Ну и вонища!
— Это борщ. Свекла. Нагорный его обожал.
— Напомни, чтобы я не вздумал попробовать. — Садзаки тщательно прикрыл дверь.
Воздух в каюте никак не мог согреться. Термометры показывали, что температура уже достигла комнатной, но каждая молекула воздуха будто несла на себе отпечаток морозных месяцев. Ярко выраженная спартанская обстановка нисколько не вязалась с представлениями Вольевой об уюте; в сравнении с этим помещением собственное жилье казалось ей образцом комфорта и роскоши. И дело не в том, что Нагорный не желал придать каюте какие-то индивидуальные черты. Совсем наоборот, он пытался это сделать, но по меркам нормальных людей потерпел сокрушительное фиаско — результаты его усилий противоречили друг другу, а потому каюта выглядела еще мрачнее, чем если бы он оставил ее совсем пустой и голой.
А самым ужасным был гроб.
Этот длинный ящик — единственная вещь, которая не была закреплена в тот момент, когда Вольева убивала Нагорного. Гроб не пострадал, но Илиа поняла, что раньше он стоял вертикально, доминируя в обстановке каюты и придавая ей какое-то жуткое величие. Ящик был огромен и, видимо, сделан из чугуна. Черный металл поглощал свет, подобно завесам затворников. Всю его поверхность покрывали барельефы, столь сложные, что одним взглядом проникнуть в их тайны было невозможно.
Вольева рассматривала его в некотором отупении. «Меня хотят убедить, — думала она, — что Нагорный был способен на такое?»
— Юдзи-сан, — сказала она, — мне это совсем не по душе.
— Что ж, с тобой трудно не согласиться.
— Каким же надо быть безумцем, чтобы сделать для себя гроб!
— Законченным, надо полагать. Но гроб тут стоит, и, пожалуй, это единственное свидетельство, которое позволит нам заглянуть в глубину безумия Нагорного. Что скажешь об этих украшениях?
— Безусловно, это проекция его недуга, отражение его болезни. — Теперь, когда Садзаки успокоил ее, она была готова действовать. — Я могла бы заняться изучением барельефов — вдруг это наведет на какие-то мысли. — Глядя на гроб, она добавила: — Чтобы не повторять одни и те же ошибки.
— Здравое рассуждение, — сказал Садзаки, наклоняясь к гробу. Он погладил затянутым в перчатку пальцем неровную поверхность, чем-то напоминающую стиль рококо. — Нам повезло, что тебе не пришлось его убивать.
— Да. — Илиа настороженно покосилась на Садзаки. — Но что ты думаешь об украшениях, Юдзи-сан?