И глаза, словно капельки ртути,
Всё на месте никак не стоят.
Вот седины, вот мощные плеши...
Артиллерию выгнав в луга,
Вы ломали ведь в юности бреши
В укреплённых районах врага!..
Вы в глубоких разведках седели.
Заставляли народы дрожать...
Вы на долгих собраньях сидели
И боялись от страха дышать.
Вы кромсали круги каравая,
Батальон подымали на дот.
Лизоблюдов улыбка кривая
Так, ребята, ведь вам не идёт!..
Моего поколения люди,
Мы ушли, отработав, в запас.
Я чего-то стыжусь, а по сути
Мне бы надо гордиться за вас.
Мы сидим словно перед заданьем...
И как в муке кричим родовой.
Так давайте же песню затянем —
Этот хриплый припев фронтовой.
Мы бывали пьяны и тверёзы:
Сколько чаш — этих горьких цикут!..
Мы поём, и серьёзные слёзы
По серьёзным морщинам текут.
1967
* * *
Лежачих не бьют...
Любят падчерицы мачех.
Я слыхал в болотцах рачьих
Свист. Но я вас потрясу:
Я видал, как бьют лежачих —
Каблуками по лицу.
Хвост цыган пришил кобыле.
Было раз — скалу разбили
Криком: «Отворись, Сезам!»
...Я видал: лежачих били
По глазам и по слезам...
1967
СЕРЕБРЯНЫЙ БОР
Когда мне вдруг захочется
Увидеть сразу весь мир —
Я закрываю глаза.
В детстве, наморщив лоб,
Я бродил по Серебряному бору.
Надо мной скрипящие сосны,
Раскачиваясь,
с трудом,
Размешивали кронами белесоватое небо.
Я удивлялся, когда в ответ
На брошенный камень
В пруду раздавался всплеск.
О, великий закон, по которому
Следствие непременно
Вытекает из причины!
Я утвердился в нём
За несколько десятилетий
Своей жизни.
Я спокоен.
Всё правильно.
Цепь прочна.
Но почему, когда я закрываю глаза,
Я вижу весь мир?
1959
РАЗНООБРАЗИЕ
Когда я пришёл из армии,
Первое, чем я был поражён,
Это было — разнообразие...
Я брёл в яловых сапогах
По городу, глазея по сторонам.
«Для чего,— думал я,—
Вместо единой гимнастёрки
Столько разных одежд?»
Можно ослепнуть от этих
Ситцев, наваленных на полки!
Устанет язык перечислять названия.
«Зачем,— думал я,—
Вместо ежедневных щей да каши
Это бесконечное количество блюд?»
Десятки видов паштетов,
Тысячи видов соусов.
Колбасы как таковой нет!
Субстанция под названием «колбаса»
Разбилась на сотни форм:
Краковская, любительская, чайная.
И так без конца.
Дурная бесконечность!
Вместо спирта
(Я знал его два вида:
Разбавленный и неразбавленный)
В бакалейном магазине
Спектр ярких этикеток
На бутылках всех видов и форм.
Пудовая поваренная книга
Потрясла меня.
Библия еды! Ветхий завет гурманств.
Атлас неведомых
Гастрономических материков:
Сто шесть способов
Приготовления печёнки!
«Зачем?» — опрашивал я.
Я видел, как в ювелирном магазине
Женщина подбирала запонки:
«Мне нужен камешек
Зеленовато-синий,
Переходящий в лиловый,
А вы мне даёте
Лилово-зелёный,
Переходящий в синий!..»
Боже мой! Я сходил с ума!
Я погибал среди этих тонкостей,
Оттенков, нюансов.
Я брёл, волоча яловые сапоги,
Я был ошарашен, подавлен,
Сбит с толку.
И вдруг я понял:
Природа боится однообразия!
Она дробит и дробит
В своей гигантской ступе
Всё, что попадает под руку.
Мир — это лес,
В котором нет и двух
Одинаковых листочков.
Разнообразье — принцип,
Лежащий в основе жизни.
Ищите камешек того неповторимого оттенка,
Который единственно вам нужен.
Добивайтесь, бегайте,
Умоляйте!
Лишнее — необходимо!
1961
МАРС
Ты когда-то учил меня
Марс находить на небе.
Ты давал подержать на ладони
Пистолет «ТТ»...
Я почти забыл тебя.
Только помню кавалерийскую шинель
Да зубчатые,
Как будто бы из часового механизма,
Колёсики шпор.
Я благодарен тебе.
Но почему я полюбил
Арбатские переулки,
Где на особнячках с колоннами,
В тех местах,
Где отвалилась штукатурка,
Темнеет дранка,
Где, если заглянуть в окна,
Видны уголки багетов?
Большие куски штукатурки
Валялись на тротуаре,
И прохожие разносили
В самые дальние районы города
Следы.
Вздыхая,
Я ночами бродил
По хорошо промытой дождями
Москве
С тонкой тетрадкой,
Свёрнутой в трубку.
В ней были стихи.
За мной тянулись по всему городу следы.
Я задумчиво упирал трубку в подбородок,
Я дул в неё,
Я смотрел сквозь неё,
Как в подзорную трубу, на небо.
Я видел Марс.
Он был мне неинтересен.
1959
* * *
Стихам своим служу. Я, как солдат, пред ними
Навытяжку стою. Как я дрожу
Под взглядом их. С ребячьих лет доныне
Им, своенравным, я принадлежу.
Где жалость? Милосердье? Час едва ли
Я счастлив был! Спокойствие моё?
Они меня средь ночи поднимали
К столу!
Так поднимают лишь в ружьё.
Я верен им во всём. В любви. И в быте.
Гоняли по земле. Загонят в ад.
А при смерти им прохриплю:
— Простите,
Коль был я перед вами виноват...
1961
РЕБЁНОК
И вот идёт по городу ребёнок
С большою, вроде тыквы, головой.
Среди людей, автомашин, лебёдок,
Рискуя, словно на передовой.
От леденцов его ладони липки,
Не верит он в существованье зла!
А безмятежность медленной улыбки
Лишь с синевой поспорить бы могла.
Жизнь города его в свою орбиту
Ввела. Кричит кондуктор: «Не зевай!..»
Он на минуту чувствует обиду
И губы надувает на трамвай.
Гудки машин ему — как звуки лютен.