Около киоска толпились люди.
— Выпьем, Степан Петрович, по кружечке пива, пить хочется.
Головенко заглянул через головы людей в пивной киоск.
В белой тужурке, с расстегнутыми верхними пуговицами, открывавшими татуированную грудь, хозяйничал Подсекин. Лицо его было потно, черные пряди волос налипли на лоб.
— Граждане, не задерживайте кружечки, — услышал знакомый голос и Федор. Он заглянул через плечо Головенко. В это время Подсекин увидел их. Широкая улыбка расползлась по лицу, он радостно закивал головой:
— Давайте, давайте поближе. Граждане, пропустите, пожалуйста, представителей из района.
Подсекин с артистической ловкостью поставил перед ними две кружки пива:
— Свеженького, милости прошу, Степан Петрович, Федя…
— Ты что: здесь работаешь? — угрюмо спросил Федор.
— А как же, второй месяц. Граждане — кружечки, кружечки…
И, обращаясь к Федору и Головенко:
— Вам повторить?
Головенко допил пиво, положил деньги на прилавок. Подсекин отодвинул их:
— И не думайте, я вас угощаю.
— Не своим угощаешь, — буркнул Федор и потащил Головенко за локоть от киоска в сторону.
Головенко усмехнулся.
— Вот человек! Здесь и то…
Он не договорил.
У здания крайкома партии они расстались. Головенко вошел в вестибюль. По ковровой дорожке широкой лестницы он стал подниматься на шестой этаж; шел, задумавшись о предстоящей беседе. Разговор предстоял о переводе его на краевую работу, от которой он отказался. Станишин предупредил его об этом.
На лестнице он столкнулся с Пустынцевым. Заврайзо с сумрачным лицом спускался по лестнице. Увидев Головенко, он кивнул ему, задержался и, подумав, протянул руку.
— Слышал? — сказал он, насильно выдавливая улыбку. — У вас новый заврайзо будет.
— Чего вдруг? — спросил Головенко.
Пустынцев приподнял на голове фуражку и надвинул ее на глаза.
— Агронома присылают. Не гожусь, оказался неграмотным. А ведь восемнадцать лет руководящей работы!
Головенко без сочувствия глядел на его мешковатую, в сером костюме фигуру. Один язычок застегнутого отложного воротничка белой рубашки в полоску топорщился кверху.
— Ну и что же вы? Куда вас назначают?
— Меня, паря, на агрокурсы, на учебу. Думал, к сорока подошло — поздно учиться, а вот видишь!
— Довольны, конечно?
— Как тебе сказать. Конечно, грамотёшки не хватает.
Пустынцев округлил глаза и взял Головенко за пуговицу пиджака. Потом лицо его болезненно сморщилось.
— Наломал дров я тогда с твоим Бобровым и с этим Дубовецким. Не ту линию взял. Ошибся. Ну и указали мне на малограмотность, политическую слепоту. Что же, критика дело, паря, великое! Будем учиться. До свидания.
Головенко поднялся в приемную секретаря. Здесь было много военных; среди них кое-где были видны красные лампасы. Видимо, только что кончилось какое-то совещание: люди еще продолжали выходить из зала заседаний. У аквариума, стоявшего в приемной, собралось несколько военных. Они с интересом наблюдали за серебристыми, испуганно мечущимися в зеленоватой воде рыбками.
Головенко издали взглянул на них и пошел к кабинету секретаря. И вдруг он услыхал странно знакомый голос.
— Степа!
Головенко вздрогнул, обернулся. От аквариума к нему шел офицер. Обветренное лицо его было знакомым, нет, больше — родным.
— Николай!
Через секунду Головенко почувствовал крепкие объятия друга.
В этот момент из кабинета вышел секретарь крайкома.
Он, улыбаясь, посмотрел на обнявшихся, узнал Головенко.
— Догадываюсь: это, конечно, твой друг — Решин? Здравствуйте, здравствуйте, товарищ капитан.
Их обступили, а они, блаженно улыбаясь, не знали, что сказать, что спросить.
На полдороге от станции Головенко отпустил машину и остался на том самом поле, на котором в прошлом году впервые встретился с Сидорычем и Ленькой. Вспугивая разноцветных бабочек на стебельках травы, — их издали можно было принять за цветы, — он пошел по неширокому травянистому рубежу среди плотных стен пшеницы на полевой стан.
С тихим задумчивым шелестом клонились навстречу ему тяжелые остистые колосья на пружинно-упругих стеблях. Неизъяснимо волнующий аромат поспевающих хлебов разливался в хрустально-прозрачном воздухе.
Почти из-под самых ног Головенко вспорхнул жаворонок и, трепеща крыльями, толчками пошел к небу и там, в вышине, залился песней.
Головенко вышел на пригорок. Перед глазами его раскинулось необъятное море пшеницы. Внизу, в распадке, извилистой линией темнела зелень деревьев, растущих на берегах ручья.