— А вот инженер скажет, на что электричество годится.
Дед Шамаев встал:
— Да угомонись ты… Будто мы не знаем без тебя — куда оно годно, электричество-то.
Он обратился к Головенко:
— Степан Петрович, охота нам послушать, как вы тут расплановали все. У стариков сумленье — потянет ли речка такое дело? Еще мельницу, туда-сюда, тянула, а… — Шамаев покачал головой. — Охота знать — что да как?
Инженер подсел к старикам.
— Речка, конечно, невелика. Естественного напора воды тут недостаточно, чтобы турбину вращать. Чтобы увеличить напор надо устроить водоем с помощью плотины. Из этого водоема направить всю энергию спада воды для вращения турбины. Сейчас вода падает по всей ширине реки. А если русло сузить да в самом узком месте турбину поставить — вот и «потянет», как вы говорите.
— Да это-то мы понимаем, — протянул дед Шамаев. — Нам бы тут просто прикинуть: где плотина, где что.
Инженер показал рукой на реку.
— От этого островка на ту сторону сделаем плотину. Запрудим реку, поднимем уровень воды на три метра. Течение здесь хорошее, водоем — большой, береговой грунт крепкий, на скальном основании — размывов не должно быть. Тут хоть целый Днепрострой воздвигай! — усмехнулся он.
Сидорыч, с его живым воображением, мгновенно представил себе пятидесяти метровые быки Днепростроя, виденные им на фотографии, бешеные каскады пенящейся воды, скатывающиеся по бетонным сливам, ослепительно-белую плотину, вознесшуюся ввысь, сверкающее здание турбинного зала, гирлянды огней и ажурные столбы высоковольтной линии…
— Ишь ты, — вздохнул он, — Днепрострой…
Понемногу к кругу сошлись чуть не все вышедшие на воскресник. Слова инженера взволновали всех. Он говорил о сооружении электростанции в Красном Куте, как о деле обычном, и эта простота и деловитость уничтожили последние сомнения в реальности замысла Степана Головенко, ставшего делом всего Красного Кута.
Старики притихли. Как-то трудно было представить, что здесь, под сопкой, по которой на их памяти бродили медведи да паслись стада диких коз, могут раскинуться бетонные сооружения гидроэлектростанции; что с этого места, где сейчас покачиваются камыши да между ними шныряют уклейки, во все концы района по проводам побежит электрический ток…
Филипп, практическая складка характера которого сказалась и тут, тотчас же сообразил:
— А ведь тут вроде озера что-то получится. Эвон, какое богатое…
Дед Шамаев поглядел в ту же сторону, мысленно представил себе размеры будущего озера, представил себе, какое у этого озера будет дно и поддакнул Филиппу:
— Поди, карасика можно будет развести тута, сазана…
— Может, это озеро и для поливки полей сгодится, — вставил Сидорыч. — Бывает, до половины лета ни капли не выпадает. А тут какое ни на есть устройство приспособить, да и поливать… Как в городе улицы поливают, а?
Обрадованный своей выдумкой Сидорыч победно оглядел всех и тотчас же испугался: не далеко ли хватил?
Но размечтавшимся краснокутцам теперь уже никакая фантазия не могла показаться чрезмерной.
Головенко и инженер переглянулись. Инженер, пожилой уже человек, седоусый и добродушный, подмигнул Головенко и взял его под руку.
— Сколько станций я построил уже, — сказал он тихонько, — а не перестаю удивляться тому, как охотно наши люди берутся за самое трудное дело, если видят конечную цель. И это заставляет сразу же после окончания строительства браться за новые стройки. Всё, что бы ни сделал, — всё кажется малым…
Головенко в ответ пожал инженеру руку.
Настя Скрипка, как всегда, встала рано. Проводив корову в поле, она ушла на огород. Тяжелые косматые шляпы подсолнухов никли к земле, повернувшись к солнцу. На золотых лепестках дрожали капельки росы, по шершавой сердцевине суетливо ползали пчелы. На огороде пахло укропом и еще чем-то необъяснимо приятным, свежим. За подсолнухами раскинулась сочная заросль табака. Настя обошла огород. За ней по пятам плелась черная лохматая собака. Всякий раз, как только Настя останавливалась, собака садилась и принималась пылить, виляя лохматым, в репейниках, хвостом.
В первые дни, когда ушел Михаил, Настя спокойно ждала мужа: никуда не денется, вернется. Но Михаил работал на тракторе и, казалось, не думал возвращаться. Впрочем, видела его Настя редко: с утра до ночи он был в поле. С Настей никто не заговаривал, ее сторонились, осуждая. Лишь однажды, когда Настя доила корову, около плетня остановился Засядько.
— Ну, как, соседка, живешь-можешь?
Настя обрадовалась и откликнулась: