Старожилы Красного Кута помнили и белогвардейцев, рыскавших по полям Приморья бок-о-бок с японцами, американцами, англичанами. Еще бы не помнить — такое не забывается!
Головенко вышел на улицу.
Деревня потонула в непроглядном мраке. Светились только окна лаборатории.
Бобров не сразу повернулся к Головенко, продолжая выстукивать что-то на пишущей машинке.
— Степан Петрович? — удивился он.
Строгий порядок в лаборатории, за которым ревниво следила Клава, был нарушен. Приборы, с которыми работал агроном, были заполнены какими-то жидкостями, тут же лежали стеклянные трубки разных фасонов. Стол Боброва был завален бумагами.
— Как с Клавдией Петровной? — спросил Бобров.
— Спасибо, здорова.
Головенко опустил одну за другой светонепроницаемые шторы на окнах. Бобров не заметил этого.
— Вот подвожу итоги нашей работы, Степан Петрович, и прихожу к выводу, что научные открытия делаются не только учеными, а и талантливыми рядовыми тружениками, — заговорил он, не отрываясь от бумаг. — Марья, помните, предложила способ выращивания куста сои с высоким прикреплением бобов путем создания особых условий для роста растения в ранний период его развития. Мы проверили ее утверждение и…
Бобров сбросил очки и снова повернулся к Головенко с наивно восторженным выражением на лице.
— Права ведь оказалась! В этом году мы применили предложенный ею способ и получили желаемые результаты; вполне удовлетворительные результаты. Новые качества, приобретенные соей, теперь мы будем закреплять в потомстве.
Бобров радостно засмеялся.
— Значит, Дубовецкому придется спуститься с заоблачных высот научной магии до бренной земли, приземлиться на участке Марьи Решиной… — сказал Головенко.
Бобров захохотал.
— Здорово сказано, Степан Петрович. Очень хорошо. Именно, магии. Ученые многих стран до сих пор в торжественных случаях облачаются в шутовские средневековые мантии. Сколько вокруг науки накрутили идеалистических бредней вроде хромосомной теории… Пыжатся, придумывают, как бы почуднее да понепонятнее объяснить явления природы. Причем все эти теории и теорийки явно служат реакционным целям. Один мерзавец — Мальтус — додумался до заявления о перенаселении земли, наконец, до необходимости ограничить рождаемость рабочего класса!
Бобров заволновался и забегал по лаборатории.
— Подумаешь об этих мальтусах, вейсманах, барчах и других — невыносимо на душе становится, таким смрадом разложения несет от них. Человеконенавистники, злопыхатели! Дай им волю — они завтра бы истребили лучшую часть, животворную, активную часть человечества — рабочий класс…
Головенко глядел на агронома, расширив глаза. Он знал, что Бобров горяч, но таким он видел его впервые.
— Ну, боевой же вы товарищ, оказывается! — вымолвил он, забыв про погасшую в руке папиросу…
Бобров остановился перед ним.
— Да вы тоже не из боязливых, Степан Петрович. Мы с вами тут дадим такой бой этим морганистам… Вы знаете Лысенко — президента Академии сельскохозяйственных наук? Он ставит задачи в таком масштабе, какие во сне не снились ни одному ученому в мире. И решает их в такие невиданно короткие сроки, что это кажется чудом. И все потому, что у него миллионы помощников, таких, как Марья Решина.
— Да и вы не из последних его помощников, — сказал Головенко, любуясь Бобровым.
Агроном махнул рукой, как бы говоря, что речь идет не о нем и говорить о нем не стоит. Он расстегнул пуговицы на рубашке и шагнул к окну. Заметив на окнах черные шторы, он с недоумением повернулся к Головенко.
Головенко взял его под руку и вывел на улицу. Красное, вздрагивающее зарево над черными гребнями сопок, глухие непрекращающиеся раскаты поразили Боброва.
— Что это?
— На границе идет бой…
— Началось? — прошептал агроном, тронув Головенко за руку. — Что же я должен делать, Степан Петрович? Я ведь должен что-то делать?
— Вы? Вы готовьтесь дать дубовецким решительный бой… А там сделают другие…
Кто-то, спотыкаясь и оступаясь поминутно, вышел на дорогу и направился к ним.
— Степан Петрович, ты? — послышался в темноте голос Усачева. — Ждем тебя и Боброва. Остальные коммунисты уже собрались…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Утро девятого августа было серым. Над полями низко ползли брюхатые облака. Но дождя не было.
Герасимов верхом на лошади возвращался со стана по полям. На дорогу выехать было невозможно. По ней с неистовым ревом мчались тяжелые машины с солдатами, орудиями, зарядными ящиками. Машины неслись к границе.