Николаев представлял собою резкую противоположность Дубовецкому. Он с глубоким интересом вникал во все, помогал советами, а иногда, засучив рукава, вместе с колхозницами очищал от земли корневую систему какого-либо растения и тут же подробно объяснял что-нибудь, относящееся к вопросам жизни растения.
На первую же его лекцию собрались чуть ли не все колхозники. Он увлекательно и просто рассказал собравшимся о трудах Ивана Владимировича Мичурина.
Вечерами Николаев подолгу засиживался с Бобровым, Решиной и Клавдией Петровной над материалами исследований. По некоторым вопросам он не соглашался с Бобровым и тогда горячо спорил, веско аргументируя свои доводы. В большинстве случаев Боброву приходилось соглашаться с ним.
Для всех них время текло незаметно.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
К заседанию ученого совета, где Бобров должен был защищать свою диссертацию, краснокутцы заново побелили клуб, украсили его гирляндами хвойных веток и флажками. Перед ним растянули через всю улицу красный транспарант с гордыми словами Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их — наша задача». В фойе клуба устроили выставку — показали тут и сою Марьи Решиной, и краснокутскую пшеницу.
Перед транспарантом стоял и читал его не спеша, по складам, шевеля бескровными губами, дед Шамаев. К нему подошел Сидорыч:
— Ну, ты чего тут любуешься? — спросил он.
Шамаев даже не посмотрел на Степахина.
— Правильные слова! — сказал он, наконец.
Клава опоздала на открытие заседания: сын прихворнул, и в этот день она почти не отлучалась от него. Лишь к вечеру ребенок угомонился и заснул. Клава почти бегом побежала к клубу.
Вся площадь перед ним была заставлена машинами, бричками и телегами. «Ого! — отметила про себя Клава, — видно, и из Комиссаровки и из Супутинки приехали!»
Ярко освещенный зал был заполнен людьми в праздничной одежде. Сесть, казалось, было некуда. Вдруг в первом ряду поднялся высокий, худой человек в пенсне и предложил Клаве место рядом с собой. Это был Дубовецкий.
На трибуне стоял бритый человек в роговых очках, громко читая что-то. Клава вслушалась.
— Это кто? — шопотом спросила Клава у Герасимова, сидевшего по другую сторону от нее.
— Ученый секретарь, — ответил тот на ухо. — Зачитывает отзывы. Поди, уж десять профессоров прислали из разных мест… Опоздали вы. Гаврила Федорович уже доклад сделал. Все докторе да профессора пишут. Отзывы хорошие. Пишут: работа, мол, агронома Боброва представляет значительный научный интерес…
Ученый секретарь взял из папки новый лист, выпил из стакана воды и объявил:
— И последний отзыв…
Отзыв этот был перегружен специальными терминами, непонятными словами. Кто-то на задних скамейках громко вздохнул. По залу пролетел тихий смешок.
«…Диссертация агронома Боброва представляет из себя, — читал ученый секретарь, — объяснение опытов, проведенных им на практике. Автор даже не упоминает всемирноизвестные работы ученых Вейсмана «Лекции по эволюционной теории», Иогансена — «Элементы точного учения об изменчивости и наследственности». Работы Моргана, Шредингера и ряда других также не приведены в списке, следовательно, не использованы им. Не использованы и работы наших соотечественников — академика Шмальгаузена» профессора Дубинина и других».
По залу прокатился сдержанный ропот.
«Считаю, — продолжал секретарь после паузы, — возможным рекомендовать рукопись агронома Боброва в качестве популярной брошюры по обмену опытом работы. Не больше. Профессор Щебрак».
Ученый секретарь начал собирать бумаги.
— Прошу прощения, — раздался в напряженной тишине зала резкий тенорок.
Это сказал Дубовецкий.
— Я прошу повторить выводы профессора Щебрака. Здесь было шумно.
В зале задвигали стульями, зашептались. Клава оглянулась и увидела в четвертом ряду мужа, сидевшего с хмурым лицом и неподвижным взглядом, устремленным на сцену. Рядом с ним сидела Марья. Мужчина с загорелым лицом в светлом костюме что-то шептал ей на ухо. Клава отвернулась. Ученый секретарь с явной неохотой раскрывал папку.
— Зачем он разрешает? — подумала она вслух, глядя на председателя совета, директора базы.
Сосед ее справа сказал, прикрыв рот ладонью: