— Ну, барышни, поехали, что ли?
— Давайте, Сидорыч, поехали, — отозвалась неторопливо Валя.
Когда агрегат двинулся, Сидорыч стал то и дело беспокойно оглядываться, проверяя, правильно ли ведет трактор. Валя корректировала Сидорыча. Заметив по гусенице, как она идет по отношению к стене ячменя, Сидорыч больше уже не сбивался. Круг прошли благополучно. Агрегат остановился, чтобы освободить от зерна бункер, и Валя весело крикнула Сидорычу:
— Молодец, Сидорыч, дело пойдет!
Он уже и сам знал, что дело идет неплохо, но похвала пришлась ему по сердцу. Он подумал: «Ишь, ведь какая девка славная». Однако он и сейчас не выказал удовольствия, а, наоборот, нахмурился и недовольно заметил:
— Не нравятся мне эти остановки, только горючую зря жечь приходится… На ходу надо приноравливаться: я еду, и подвода пусть рядом едет.
Наступал вечер. Длинная тень от комбайна ползла рядом, ломаясь на стене ячменя.
Когда бестарка была наполнена зерном, подводчик, чернобородый, угрюмый мужик Филипп Власов спросил:
— Приезжать еще или остальное утром?
Сидорыч сгоряча закричал:
— Как это так не приезжать, когда мы до утра будем работать. Клин скосим, тогда конец.
Филипп оперся руками о бестарку и удивленно вскинул кустики бровей:
— Вот, зелена муха! Больно ты прыток, Сидорыч.
По всему было видно, что Филипп не верит старику. Сидорыч, не меньше подводчика удивленный своими словами, опасливо покосился на Валю, стоявшую у штурвала. Девушка крикнула:
— Смотри приезжай, дядя Филипп. Всю ночь работать решили.
Филипп снял кепку:
— А нам што? Думаешь, испугаемся. Да хоть пять суток без отдыха работайте, мы не отстанем.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Вечером Головенко зашел к Марье. Она с обожженным на солнце лицом встретила его, улыбаясь одними глазами.
— Пожалуйста, садитесь. Будем чай пить с варениками.
Марья лукаво посмотрела на Головенко.
— Сейчас вареники принесут…
Марья сегодня была очень оживлена, и Головенко спросил, почему она такая?
— Почему такая? Хорошо поработали! И знаете с кем? С Клавой Янковской, — ответила она, поблескивая белозубой улыбкой. — Я очень довольна, что хорошо поработали, довольна, что вы пришли, что придет сейчас Клава. А все-таки, надо сказать, Клава — хорошая. Как она изменилась в последнее время…
Головенко молчал, стараясь понять, зачем Марья все это говорит. Когда речь заходила о Клаве, он всегда почему-то смущался и в то же время не мог не признаться себе, что в какой-то степени это приятно ему. В первый день, как он увидел Клаву, она не понравилась ему. «Очень красива, — думал он, — наверно заносчива, а впрочем мне все равно». Потом убедился, что ошибся. Она держалась со всеми просто, все ее называли на ты, но в этом «ты» не было пренебрежительной фамильярности, оно было дружеское. Головенко не раз замечал, что девушки, особенно Валя Проценко, в свободную минуту приходили пошептаться с ней. Валя даже показывала ей какие-то письма. Наконец, Марья дружила с ней.
Однажды, придя в пустую свою квартиру поздно вечером, он остро почувствовал удручающую пустоту, одиночество, и тогда сразу перед его мысленным взором встала Клава…
Марья остановилась у стола и, вытирая полотенцем посуду, спросила:
— Почему Гаврила Федорович уехал в Комиссаровку, если это не секрет?
— Какой же секрет. Я попросил его проверить, помочь в начале уборки, — ответил Головенко, недоумевая, чем вызван этот вопрос.
Марья легко и бесшумно двигалась по комнате, собирая на стол. Собрав посуду, она присела к столу.
— Я очень рада, Степан Петрович, что сегодня вышел комбайн на поле, — сказала она, выразительно взглянув на Головенко. — Рада за вас.
— А не за себя, не потому, что урожай будет снят?
— И за себя, и за всех, а особенно за вас… Теперь я уверена в том, что Гаврила Федорович подружит с вами. Он очень уважает деловых и решительных людей.
Головенко смущенно засмеялся. Такое неожиданное заключение Марьи обрадовало его.
— Он много неприятностей потерпел от вашего предшественника. Тот считал его за какого-то чудака, — резко и зло продолжала Марья. — Да и не только он один; Герасимов и еще кое-кто не верят Боброву…
— А вы верите? — перебил ее Головенко.
Марья осеклась на полуслове и долго молчала. Головенко стало неловко за неуместный вопрос, который, повидимому, обидел Марью.
— Я четвертый год, Степан Петрович, помогаю ему. Через год, через два поверят все, — с убеждением сказала Марья. — Конечно, трудно было поверить, когда приходилось заниматься кропотливым отбором — по зернышку отбирать семена… А теперь?.. Теперь мы уже засеяли новыми семенами столько, что на будущий год можно гектаров тридцать, а то и больше засеять. Соя с хорошей жирностью, с укороченным сроком созревания — это есть. Нужно еще добиться более высокого прикрепления бобов, и тогда всё.