Головенко прошелся по кабинету и тихонько, словно боясь спугнуть мысли, сел за стол. Федор листал книгу.
— Вот, Федя, — заговорил Головенко, — теперь понимаешь смысл работы нашего Боброва?
Федор оторвался от книги и некоторое время задумчиво смотрел на зеленое сукно стола. Потом, кивнув головой, сказал:
— Да, понимаю.
— Теперь понимаешь нашу задачу для того, чтобы совместными усилиями взять у природы все? — с напором допрашивал Головенко.
Федор молчал. Головенко неторопливо начал рассказывать о том, что он передумал за эти дни по поводу работы Боброва. Они не заметили, как мигнул свет: предупреждение об окончании работы электростанции. И только когда он потух, оба поняли, что пора расходиться.
— Ложись спать не позже часу, — с усмешкой проговорил Федор.
— Ничего. Сделаем, чтобы всю ночь свет горел; а если надо, чтобы и днем ток был, — отозвался Головенко, гремя в темноте ключами.
На улице их окутала бархатная тишина теплой ночи. Сонное бормотание реки слышалось от сопки. Из конца в конец в деревне было темно. Только в одном окне виднелся робкий, красноватый свет.
— У кого это? — спросил Головенко, хотя знал у кого горит свет.
— Кажется, у Янковской, — ответил Федор, зевнув.
— А ты знаешь, Федя, Клавдия Петровна окончила фармацевтический техникум. Она же будет хорошей лаборанткой, — тронув за рукав Федора, горячо вполголоса сказал Головенко.
На лице Федора расплылась улыбка, глаза сузились, точно прицелились, и он в тон Головенко ответил:
— Понимаю… Все понимаю!
Головенко в тоне голоса Федора уловил дружескую иронию. Он шлепнул его по плечу.
— Чертушка ты осиновый!
«Почему не спит?» — думал Головенко, шагая к дому по залитой лунным светом дорожке. И от того, что она не спит и что ему также совсем не хочется спать, на душе стало тепло и радостно.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В глубине души Головенко надеялся, что Подсекин обдумает свое положение и возьмется за работу. Такой поступок с его стороны был бы вполне естественным и правильным. Однако он ошибся. Утром в приемной он застал Подсекина. Головенко шел из мастерской. Настроение у него было самое хорошее. Сегодня к полудню выйдет в поле еще один комбайн. Он поздоровался с Подсекиным и, все еще надеясь, что тот пришел вовсе не за расчетом, пригласил его в кабинет. Подсекин хмыкнул и пошел за ним. Уселся вразвалку, закинув руку за спинку стула.
— Поздненько выходите на работу, — насмешливо проговорил Подсекин.
Головенко с нескрываемым любопытством рассматривал бывшего механика. «Как это у него быстро: из подхалимски вежливого сразу превратился в хама», — подумал он.
— Пришел за расчетом, который вы мне обещали, — объявил Подсекин таким тоном, как будто он сделал великое одолжение директору.
Глаза наглые, мутные — должно быть с похмелья, красные губы растянуты в усмешке.
— Ну, что же, Подсекин, держать не стану. Слышали, как о вас коллектив отзывается?
Подсекин нервно передернул плечами.
— Не думаете ли мне читать нравоучения? Слушать не буду. Пишите приказ.
— Нравоучений читать я не собираюсь, но должен вас предупредить, что с таким отношением к делу и к товарищам вы нигде долго не удержитесь.
Замечание насчет отношения к товарищам обидело Подсекина.
— Какое это мое отношение к товарищам? Пусть будет у вас столько друзей, сколько у меня, — заносчиво ответил он.
— Смотря кого считать друзьями…
Подсекин вспыхнул, вынул руку из-за спинки стула, потянулся в карман за табаком.
— Собутыльники — не друзья и не товарищи, — продолжал Головенко. — Друзья приобретаются в труде, в бою, а не в пивной. Это следовало бы вам знать. Человек вы взрослый, пора уже сознательно относиться к жизни, не забывать, что у советских людей дружба возникает в результате совместной работы на общее благо. Советские люди заботятся прежде всего об обществе, об интересах родины.
— Ну, знаете, это как сказать. Есть старинная поговорка: «Своя рубашка ближе к телу». Всяк человек прежде всего о себе думает, — возразил Подсекин. — Я так думаю, что человек живет для того, чтобы вкусно поесть, попить, быть хорошо одетым, одним словом — жить в свое удовольствие.
— Эта ваша, с позволения сказать, «философия» имеет хождение там, за океаном. Для нас она не годится, Подсекин…
— Вы не были на фронте? — неожиданно спросил Головенко.
Подсекин усмехнулся и отрицательно покачал головой.
— Очень жаль. Там бы из вас фронтовые товарищи либо человека сделали, либо своими руками расстреляли бы вас…