Машина приближалась к Красному Куту. Она шла по полям колхоза.
Когда они выбрались из распадка, Бобров увидел в поле движущиеся огни.
— Комбайны? — спросил он.
— Комбайны.
— Даже ночью работают?
— Даже.
— Как у вас, Гаврила Федорович, с диссертацией? — вдруг спросил Головенко.
Бобров встрепенулся.
— С какой диссертацией? Откуда вам это известно?
— А разве это секрет?
Бобров молчал.
— Вы помните, в первый день, когда бы приехали, вы застали у меня Дубовецкого, — заговорил он после минутного молчания. — С ним у меня произошел спор. Меня давно интересует соя. Известно, что она требует длительного времени для вызревания и, кроме того, нижние бобы вырастают на стебле очень близко от земли — при уборке комбайном получаются большие потери. Вам это известно. Я уже ряд лет пытаюсь получить такой сорт, у которого этих недостатков не было бы. И вот дернуло меня рассказать Дубовецкому о своей работе… И что бы вы думали? Поддержал? Ничуть! Он снисходительным тоном объявил, что я заблуждаюсь… И пошел, и пошел мне доказывать! Он назвал десяток авторитетов — и Шмальгаузена, и Щебрака, и Завадовского, и, само собой разумеется, Вейсмана, Менделя и иже с ними.
Я напомнил ему о Мичурине, о Лысенко. Так он посмотрел на меня с сожалением, как на безнадежного невежду. Даже очки снял… И изрек, что Мичурин — только садовод-практик, не больше. Как он смеет так говорить!
Бобров задохнулся и замолчал.
Головенко задержал агронома на сутки в Красном Куте. Бобров пришел на ток в самый разгар работы. Запорошенные половой женщины копошились в горах зерна. Командовал ими Алексей Логунов. Здесь же Бобров, к немалому удивлению, увидел Варвару Карповну.
— А, и вы здесь, Варвара Карповна? Вас и не узнать, — здороваясь, сказал он.
— Ну, как же. Посади старый лопух в гвоздику и тот будет пахнуть, а я работаю, смотрите, среди каких краль, — забасила бухгалтерша.
Девушки, улыбаясь, смотрели на нее.
— Посмотрели бы вы, как муженек за мной ухаживает. Женихом так не ухаживал, ревнует даже.
Проверив семенное зерно, агроном разругал Герасимова.
— Погноите семена. Еще надо сушить да сушить.
Герасимов тотчас отдал распоряжение вывалить зерно на солнцепек.
— Торопитесь все, — ворчал агроном, помогая ему разравнивать зерно. — Все вам спешка: скорей, скорей, а за качеством не следите.
— Не доглядели, Гаврила Федорович. Тут, понимаете, такие дела, что голова пошла кругом.
Герасимов признался, что он никогда не ожидал от МТС такой работы и не торопился с подготовкой к приемке хлеба.
— А МТС, — продолжал он, почесывая бороденку, — понимаете, буквально завалила зерном. День и ночь сортируем, беда!
И неожиданно для себя Бобров сказал:
— То-то. Это вам не при Королькове.
— Куда Корольков — при нем не работа, а маята одна была, — охотно согласился Герасимов.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Пшеница была уже убрана. Два комбайна были переброшены на овес. Бригаде Проценко, как лучшей в МТС, предоставили честь уборки двадцати гектаров пшеницы, посеянной для фронта сверх плана. Она стояла ровная и чистая — колос к колосу.
Сидорыч от удовольствия даже прищелкнул языком. Вот это работка!
Чем ближе был конец уборки, тем больший задор брал людей. Не сговариваясь, работники комбайновых агрегатов по утрам поднимались еще до солнца. С небольшой передышкой они работали и по ночам до росы.
Клава редко теперь видела Головенко, но молчаливые пожатия рук Степана при случайных встречах и его взгляды говорили ей многое.
Он был попрежнему сдержан с Клавой. Ему казалось, что он пока еще не имеет права думать о своем личном счастье: слишком многое было начато и не закончено. Заметив, что Марья в последние дни стала обращаться с ним проще, ласковее и даже заботливее, он догадался, что Клава рассказала подруге обо всем.
В дождливый вечер в кабинете у Головенко сидели Герасимов, Усачев и Федор, пришедшие послушать радио. После передачи сводки Совинформбюро в кабинете задвигали стульями, зашумели. Головенко нахмурился и махнул рукой. Начали передавать письма с фронтов. Слышимость была слабая, и Головенко придвинулся ближе к стоящему на столе репродуктору.
Письма были адресованы в Якутию, в Архангельск, в Алма-Ату, и он представлял себе по карте огромную территорию великой страны, которая в этот час жадно внимает голосу московского диктора. Вдруг все насторожились.