— Если вам понадобится помощь, я в стороне не останусь, — сказал Головенко.
Помолчав, он добавил:
— Вы всегда, Гаврила Федорович, уклоняетесь от ответа на вопрос о вашей диссертации. Мне думается, что вы не должны отодвигать это дело на второй план.
Бобров невесело усмехнулся, пощипывая усики.
— Вы уже несколько раз говорите со мной о диссертации, причем как бы подгоняете меня, что ли…
— Я не подгоняю, — сказал Головенко, — но все мы заинтересованы в получении высоких урожаев. И слово за вами, Гаврила Федорович. Мы рассчитываем, что ваша диссертация поможет нам в этом. И потом…
— Что потом?
Головенко вышел из-за стола и остановился перед Бобровым.
— Вы проводите опыты уже несколько лет?
— Четыре года.
— А кто из колхозников знает существо их, с кем вы делились, кто из работников МТС помогает вам, кроме Марьи Решиной? А хлеборобы наверняка могли бы помочь вам своим опытом!
Если бы эти слова Головенко сказал несколько месяцев назад — Бобров, конечно, обиделся бы. Но сейчас, когда он был твердо убежден в искреннем желании директора помочь в его научной работе, чувства обиды не было.
— Вы правы, — со вздохом сказал он. — Я вас понял, Степан Петрович.
— Может быть, поставить вашу информацию на собрании колхозников?
— Информацию? На колхозном собрании? Позвольте, причем здесь колхозное собрание? — это моя личная работа… — с недоумением сказал Бобров, явно обескураженный словами Головенко.
— Личная? Наша наука — это наше общее дело, — возразил Головенко.
Бобров слегка покраснел.
— Достаточно вам недели на подготовку к собранию? — спросил Головенко.
Бобров кивнул головой.
— Теперь еще один вопрос: не вызвать ли нам того самого представителя базы академии, вашего оппонента?
Бобров на секунду задумался и потом с живостью взглянул на улыбающегося Головенко.
— Хорошая мысль. Вызывайте. Очень хорошо.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Клава приехала во Владивосток поздно вечером. Город утопал в пелене тумана. Белые пузыри фонарей, окруженные перламутровыми венчиками, горели тускло. Протискавшись сквозь густую толпу пассажиров, Клава вышла на площадь и села в трамвай. Подруга, как всегда, встретила ее радостными восклицаниями.
— Дорогая моя, где ты пропала?! Я уже соскучилась по тебе. Надолго? Недели на две? Замечательно! А я только что из кино. Муж в рейсе, вот и развлекаюсь.
В шелковом цветастом, как обои, халате, с растрепанной прической рыжих крашеных волос, поблескивая золотыми коронками зубов, она все время говорила безумолку.
— Я слышала, ты вышла замуж? За колхозника, да?
В комнате со множеством кружевных дорожек, салфеток, разбросанных на столах, буфете, спинках стульев — всюду — было жарко. На кушетке валялось небрежно брошенное, видимо только что снятое, голубое платье с блестящими змейками застежек-«молний». На стенках были развешаны яркие олеографии с изображением красоток в купальных костюмах — все то же, знакомое, пропитанное душным запахом пудры и тошнотно-приторным дымом заграничных сигарет.
Нюся, легкая и изящная, как безделушка, стремительно носилась из комнаты на кухню, волоча за собой волну незнакомых духов. Шелковые полы халата развевались, как крылья, из-под них были видны круглые коленки, обтянутые чулками-паутинками цвета бронзового загара.
Клава отогревалась у печки. Ей было несколько неловко за свое простенькое платье, за красные с мороза руки с короткими ногтями.
Пили чай. Нюся рассказала тысячу новостей. Она беспрестанно курила, притворно жаловалась, что ей почти постоянно приходится жить одной без мужа.
— Такова уж наша, жен моряков, участь, — вздохнула она.
Клаву вдруг неудержимо потянуло домой. Прислушиваясь к голосу подруги, она думала о Степане, об Оле… Степан, конечно, сейчас уже дома, вероятно ужинает и одновременно что-нибудь читает, не замечая, что он ест. Клава улыбнулась.
— А я ведь в командировку приехала, — перебила она подругу.
Нюся округлила глаза.
— В командировку? Ты работаешь? Где?
Клава сказала.
— Интересно, в деревне — и какие-то лаборатории. Что там делать? — недоумевала Нюся.
Клава сначала неохотно, потом с увлечением принялась рассказывать об МТС, Боброве, Марье Решиной. Она не замечала, что подруга ее несколько раз скучающе зевнула, нетерпеливо поглядывая на часы.