— А как же не была? Ты сам и акт-то писал. Как раз в тот день, когда меня Станишин к телефону вытребовал прямо из амбара.
— Те-те-те!.. А ведь правда! Ведь я его, акт-то, дома за зеркало сунул, с тех пор там и лежит. Значит, так оно по-твоему и выходит: по три килограмма и шестьсот пятьдесят граммов.
Герасимов облегченно вздохнул.
— Пятьдесят граммов не велика, вроде, куча, а прикинь-ка, сколько Марье Решиной на семьсот-то трудодней придется. Это ведь хлеб, а?
Цифры были уточнены, Герасимов был прав. Счетовод, ворча что-то в усы, неторопливо и бережно собирал бумаги.
— Андрей Спиридонович, слыхал? Рабочие МТС опять в фонд обороны отчисление делают.
— Нет, не слыхал, — отозвался счетовод. — Дело не плохое, молодцы.
— А нам как быть? — спросил Герасимов.
Счетовод запер шкаф, одернул рубаху.
— Нам как быть? Очень просто — я согласен дать тридцать процентов хлеба… Другие тоже не откажут. Для фронта никто не пожалеет.
Герасимов вздохнул.
— Значит, поставим вопрос… Как бы не запротестовали многосемейные-то.
— А никто неволить не будет, дело полюбовное.
Счетовод долго возился с замком письменного стола, гремел ключами.
— Я тебя, Кузьмич, насквозь вижу. Боишься ты не знай чего. Собрания один раз в год собираешь. Вот и получается. Тут тебе и Настя Скрипка и все прочее.
Герасимов досадливо махнул рукой.
— Ладно уж. Пойдем домой.
Такие ворчливые разговоры он выслушивал от счетовода не впервые. Они не доставляли ему удовольствия, но возразить не было оснований — счетовод был прав.
…Пели уже третьи петухи, когда они вышли из правления. На улице мягким ковром лежал только что выпавший снег. Морозило.
— Когда отчетное думаешь собирать? — спросил счетовод.
— На днях надо собирать.
— Вот на нем и внеси предложение насчет отчисления. В аккурат будет.
…Возле клуба они расстались. В густой предутренней мгле кое-где уже поблескивали в окнах огоньки. В свежем воздухе разливался сладковатый, смолистый запах дыма.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Чувство досады на себя не покидало Герасимова с самого собрания. Усачев советовал, ему вопрос об отчислении фронту поставить в отчетном своем докладе. Герасимов этого не сделал.
Выступая в прениях, многосемейная колхозница Анна Буйнова сказала:
— В докладе Кузьмич ничего не сказал, как колхоз помогал фронту. Считаю большим это упущением с его стороны. Пусть скажет в заключительном, обязательно. А я вношу предложение последовать примеру метеесовских рабочих и треть хлеба с трудодней внести в фонд обороны.
Колхозники дружно и одобрительно встретили это предложение. Герасимова от стыда бросило в жар, тоскливо засосало под ложечкой. И с тех пор он ходил сам не свой. Выходило, что он, председатель, плохо знал колхозников, что он не верил в них.
К тому же мучило и дело с Настей Скрипкой.
Ревизионная комиссия установила, что Настя показывала надой молока меньше, чем он был на самом деле. Значит, он, Герасимов, не сумел во-время заметить это, дал Насте возможность наживаться за счет колхоза.
Это было тем более досадно, что и раньше за Настей держалась худая слава; она была жадна до чужого добра… Ведь говорил ему об этом счетовод, а он слепо доверился Насте. Значит, виноват, значит, плохой он руководитель.
Измученный этими думами, Герасимов решил поговорить с Усачевым. Его он нашел в мастерской, рядом с Сашкой, под трактором.
— Товарищ Усачев, я до вас…
Усачев вылез из-под машины. Он, как и говорил Федору, был самым аккуратным слушателем кружка техминимума. Свободные часы он использовал для того, чтобы «пощупать каждую деталь своими руками». Герасимов застал его в тот момент, когда Сашка объяснял, как нужно подтягивать коренные подшипники.
Усачев старательно вытер руки тряпкой и взглянул на опечаленное лицо председателя колхоза:
— Ты что хотел?
— Поговорить бы надо… по личному делу.
— По личному? Хорошо. Одну минуту.
После полумрака мастерской яркий солнечный день ослепил их. В воздухе разливалась золотистая дымка. Снег почернел. С крыш свешивались длинные сосульки. Влажный и теплый ветер ласкал лица.
— Весна, пожалуй, не за горами, Петр Кузьмич?
— До весны далеко, до пашни, то есть… А так — не за горами, — отозвался Герасимов, раздумывая, как лучше сказать Усачеву, чтобы тот понял его, помог ему разобраться в своих переживаниях.
— Может, товарищ Усачев, тебе покажется глупым мой разговор, не взыщи, а только сердцем я измучился.