Утром, чуть развиднелось, он пошел к Марье Решиной. Ее дома уже не было. Он нашел Марью в колхозном амбаре, где хранились семена сои. Уже несколько дней звено Решиной терпеливо вручную отбирало самые крупные и полновесные семена. Бобров каждый день забегал сюда, придирчиво просматривал отобранные семена, уговаривал не торопиться. Работало здесь обычно восемь человек. Но сегодня здесь было полно женщин.
Марья вышла к нему, стряхнув пыль с фартука.
— Присесть негде, не знаем, что делать, пятерых домой отправила. Амбар тесен стал.
— А что такое?
— Идут и идут, — сияя черными глазами, рассказывала Марья. — Еще вчера, как собрание закончилось, подходят ко мне Сима, Глаша, да многие. Помочь, говорят, придем. Мои девчата сначала недовольные были, а потом решили — пусть. Вон смотрите — двадцать семь человек работает. — Марья кивнула головой в полумрак амбара и улыбнулась. — Охота доказать этому долговязому.
Бобров понял, что Решина имела в виду Дубовецкого.
— Пыльно у нас, Гаврила Федорович, — Марья мягко, но настойчиво выпроводила его из амбара. — Вы не сомневайтесь, по зернышку в час будем отбирать, ночей не поспим, а сделаем.
И Гаврила Федорович с особой силой понял смысл собрания. Если до него, несмотря на то, что Марья много и, пожалуй, вдохновенно (Бобров не подыскал иного слова) помогала ему, — в какие-то моменты он все же чувствовал себя одиночкой. Во всяком случае, свою научную работу считал сугубо личным делом, которая никого не интересует. Теперь стала понятна настойчивость Головенко; в его работе заинтересованы все колхозники, все работники МТС. Как прав старик — народ поможет, партия поможет. Партия! Что-то мягко толкнуло в грудь, заставило забиться сердце. Он всю жизнь свою как специалист честно и даже самозабвенно трудился на полях, с большими трудностями преодолевая косность зажиточной части деревни, упорно добивался внедрения агротехники во имя повышения урожайности, во имя изобилия продуктов. Не раз — это было в Амурской области — в дни молодости он слышал угрозы в свой адрес… Иное дело стало с организацией колхозов, появилась возможность широкого применения своих знаний благодаря деятельности партии. Он много времени уделял изучению сои — этому удивительному растению, из которого можно изготовить и ценнейшие продукты питания, и тонкие по вкусу кондитерские изделия, и пластмассу, и многие самые неожиданные вещи. Он понимал, какое может занять место соя в народном хозяйстве страны. И он решил посвятить свои силы изучению сои. Много неудач и горьких разочарований пришлось испытать ему на этом пути. Его работы прервала война. Бобров решил — все кончено. Нечего думать о своей работе до тех пор, пока не кончится война. Вернувшись в Приморье, он однако снова взялся за любимое дело. Он терпеливо сносил насмешки бывшего директора, ожесточенно спорил с Дубовецким.
Бобров ощутимо и реально чувствовал теперь огромную поддержку, твердую под ногами почву и, вместе с тем, большую ответственность за исход своей научной работы.
Проработав до вечера, Бобров вышел подышать свежим воздухом.
Он медленно шел по пустынной улице. Года три тому назад Засядько, будучи парторгом, говорил с ним о вступлении в партию. Тогда Бобров ответил: «Куда мне в партию». Вспомнив это, он поежился. Как мог сказать такое?
У дома Засядько Бобров задержался. Окна, затянутые легкими узорами мороза и освещенные изнутри, весело искрились. Бобров постоял в раздумье — зайти или нет? Потом решительно шагнул на крыльцо.
…Засядько пил чай, расстегнув ворот вышитой рубахи. На столе, тоненько посвистывая, исходил паром самовар, у которого сидела худощавая и чернявая, похожая на цыганку, жена Засядько. Хозяин повел на гостя взглядом, со стуком поставил стакан на блюдце, обтер длинные свои седые усы и повернулся к Боброву.
— Садись, агроном, подмогни нам со старухой самовар опростать — весь вечер тужимся, а он все бушует, окаянный.
Засядько сам засмеялся своей шутке. Вытерев взмокшее лицо и шею полотенцем, он продолжал:
— Самоварчик — батьки покойника. У нас семья-то четырнадцать душ была. Усядемся за стол, как на свадьбе все равно. Когда уезжал я на Дальний Восток, отец мне этот самоварчик приказал. Вот я и поминаю родителя каждый день по два раза. Подожди, мать, дай охолонуть трохи, — остановил он жену, начавшую наливать стаканы, и обратился к Боброву:
— Ты что же смурной ходишь?