Усачев остановился у печки и прижался к ней спиною.
— Значит, у тебя просят командира, а ты хочешь заменить его рядовым? — выговорил он.
— Что за сравнение? Я же сказал, что дам любого хорошего работника, двух, трех.
Усачев неожиданно улыбнулся, блеснув яркими белыми зубами.
— Ты подожди смеяться, — рассердился Головенко, — дело не шуточное, давай лучше обсудим, как и что. Если ты думаешь, что я против помощи — это неверно. Но посуди сам — можем мы быть спокойны, когда у нас еще около десятка тракторов разобраны. Наконец, я отвечаю за свою МТС, Селезнев за свою. А раз так, то я должен раньше всего позаботиться о своем хозяйстве. Так или нет?
По лицу Усачева снова скользнула улыбка.
— Делай вывод сам: насколько поможешь ты Селезневу, если вместо механика пошлешь слесаря. Селезневу нужен технический руководитель, а не исполнитель. Сколько бы ты ни уверял его или меня в желании помочь, но толку будет мало, если не дашь Федора. А ведь мы с ним соревнуемся, помочь обязаны. За подготовку к весне Супутинской МТС мы тоже отвечаем, правда, не по официальной линии, а по неписаному закону большевистской морали.
Головенко долго смотрел на секретаря партбюро, пригорюнясь. Усачев был прав, это было ясно директору, но с Федором все же расставаться было жалко… Наконец, он поднялся и взялся за шапку:
— Ну, что же, Василий Георгиевич: убедил. Когда будешь с Федором разговаривать?
— Почему я?
— Потому что соревнование — раньше всего дело нашей парторганизации. Ну, а я, как директор, дам согласие, — сказал Головенко со вздохом.
Часа через два к нему зашел Федор.
— Значит ехать мне? — спросил он.
— Да, Федя, надо ехать…
Федор как-то криво усмехнулся и тихо выговорил:
— Ну, что же, пиши приказ. Я могу выехать хоть завтра.
Директор положил перед собою листок чистой бумаги, скрипя пером, размашисто вывел: «Приказ». Федор встал, закурил и, подойдя к окну, задумался.
— Поди распишись, Федя, — минуты через две позвал его Головенко. — На две недели поедешь, не больше.
Федор подошел к столу и молча расписался.
— Ну, я пойду. Нужно кое-что посмотреть, дать задание Сашке.
— Подожди, — остановил его Головенко. — Я пройду вместе с тобой, придется мне включиться в работу, так сказать, практически.
— Тебе это и не обязательно. Проследить, конечно, чтобы не было задержки в работе, надо, а так. Сашка все сделает. Его хоть сейчас механиком ставь…
— Погорячился у Усачева? — спросил Головенко.
— Малость было, — ответил Федор, отводя взгляд. — Я уверял его, что ты не согласишься меня отпустить. С этим убеждением и к тебе пришел…
— Значит едешь неохотно?
— Не люблю бросать дело наполовине. Если бы у нас все было закончено — другой разговор, — уклончиво ответил Федор.
— Супутинке надо помочь. У нас ли, в Супутинке ли будет плохо — страдать будет общее дело, интересы Родины.
Головенко зашагал по кабинету.
— Когда я был маленьким и говорил «моя мама» — я вкладывал, вероятно, все свои чувства в это слово. Потом я говорил — наш пионерский отряд, потом — наши комсомольцы, потом — наша партия, наша Родина. Так и осталось какое-то сыновье чувство в этом слове — наша. Ты понимаешь меня?
Федор молча пожал руку Головенко.
— Я понимаю, Степан Петрович, — сказал он.
Вскоре после ухода Федора позвонил Станишин. Он спросил, какое решение принято о помощи Супутинской МТС. Головенко ответил, что завтра выезжает Федор. Скупой на похвалы секретарь райкома сказал одобрительно:
— Молодцы.
Головенко рассказал Станишину, как обстояло дело с динамо.
— Что же, пришли кого-нибудь ко мне, напишу записку секретарю райкома — устроит.
— Ты думаешь? — обрадовался Головенко.
— Обязательно.
— Теперь, Степан Петрович, у меня к тебе два вопроса, — продолжал Станишин, — меня Пустынцев проинформировал, что вы там Дубовецкого насмех как ученого подняли, особенно ты будто бы старался.
Все это было сказано спокойным тоном, обычным для Станишина, но Головенко уловил в нем холодные, требовательные нотки.
В первую минуту он не нашелся даже что ответить.
— Скажу больше, товарищ Головенко, — продолжал секретарь официально. — Дубовецкий подал заявление на бюро райкома и требует восстановления его репутации как ученого…
— Дубовецкий? Заявление? Но ты же читал протокол собрания! — выкрикнул Головенко, багровея от возмущения. — Я учености Дубовецкого не трогал, но политическую оценку его высказываниям дал и отказываться от нее не буду.