Скрипка закурил. В доме ничего не изменилось. На стенах висели те же фотографии, так же над окнами были растянуты вышитые полотенца с пожелтевшими кружевами. Только кровать была новая, да над ней висел разрисованный яркими красками «ковер», на котором было изображено какое-то подобие женщины, среди лохматых ядовито-желтых шляп подсолнухов. На душе у Скрипки было муторно.
— Вот что, Настасья Кирилловна. Давай-ка завтра иди к Герасимову, да скажи ему, что ты сглупила, и — в поле, в бригаду. Понятно? — выговорил он, исподлобья глянув на жену.
Настя округлыми глазами смотрела на мужа.
— Да ты что? Рехнулся? Чтобы я пошла к этому козлу. Да пропади он пропадом! Чтобы я покорилась ему? Не бывать этому! Проживу и без них.
Настя швырнула в сторону полотенце, которым вытирала посуду, и ушла на кухню. Скрипка задавил сапогом окурок, встал и поправил ремень.
— Это твое последнее слово? — спросил он.
— Да, последнее! — выкрикнула Настя.
— Та-ак. Значит, дороги у нас разные, Настасья Кирилловна. Извиняйте, не поминайте лихом.
Скрипка поднял с полу свой мешок и привычным движением закинул его за спину.
Настя выглянула из-за перегородки.
— Уходить собрался? — насмешливо спросила она. Лицо ее покрылось красными пятнами. В запальчивости она крикнула мужу:
— Ну, и скатертью дорога. Жила без тебя, небось, не подохну.
Скрипка круто повернулся на каблуках и вышел из избы, гулко бухнув дверью.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Головенко несколько дней жил в Комиссаровке. В это время Усачев получил записку от Станишина. Секретарь писал, что есть предложение назначить Федора директором Супутинской МТС. Он просил Головенко сообщить свои соображения.
Усачев, прочитав записку, сунул ее в карман и пошел к Клаве: может быть, она знает, когда Головенко вернется?
Головенко оказался дома: он только что приехал. В голубой майке, без сапог, он лежал на траве с газетой в руках. Клава с Олей хлопотала около плиты.
— Как дела? Три дня не был, — спросил Головенко, когда Усачев сел рядом с ним на прохладную шелковистую траву.
— Ничего, успели за пару дней перетащить всю токарную группу станков. Ребята работают напористо.
Лицо Головенко просияло:
— Счастливые мы с тобой, что ли, Василий Георгиевич…
— А что?
— Ребята у нас золотые.
— Конечно, счастливые — подтвердил Усачев, — люди мы советские, вот в этом и счастье наше.
— Федор — молодец, любят его рабочие. Посмотришь на него — командует голоса не повышая, а работа идет, как по маслу, — сказал Головенко.
Усачев тяжело вздохнул. Головенко с удивлением посмотрел на него.
— Придется, наверно, расстаться нам с Федором, — сказал Усачев.
— Как расстаться? — воскликнул Головенко.
— Забирают его от нас. Вот почитай.
— Куда же его? — с тревогой спросил Головенко, развертывая записку.
— В Супутинку, директором МТС.
Головенко, прочитав записку, молча растянулся на траве, подперев голову ладонью.
На улице послышался разноголосый звон ботал, блеяние овец, призывное мычание коров. Оля сорвалась с места и выскочила за ворота. Через несколько минут она распахнула ворота, пропуская на двор краснопеструю, дородную, как купчиха, корову.
Головенко натянул сапоги.
— Пойду взгляну, как идут дела.
— Да отдохнул бы…
— Ничего, я — уже.
Наскоро одев гимнастерку, Головенко ушел с Усачевым в мастерские.
Они пришли в тот момент, когда рабочие вкатывали в дверь новой мастерской сверлильный станок. Среди них Головенко заметил незнакомого человека в военной форме.
— Раз-два взяли! Раз-два, еще разок! — командовал Федор, подталкивая тускло поблескивавший маслом станок.
В просторном зале механического цеха строгими рядами стояли станки. В цехе с оштукатуренными и побеленными стенами было много воздуха. В широкие окна буйно рвались золотистые лучи заходящего солнца. Свет падал и сверху, через застекленный, тянувшийся во всю длину мастерской, фонарь-крышу.
— Благодать какая, все равно, что на московском заводе, — восторженно произнес Саватеев. — А мой станочек-то, Степан Петрович, уже крутится! — добавил он с явной ноткой хвастовства в голосе.
— Крутится? Неужели уже крутится?
— Уже.
Он подвел директора и Усачева к своему станку и включил рубильник. Взвыл электромотор, пристроенный к станку, и тотчас закрутился зажатый в патрон кусок металла. Саватеев подвел супорт к валу, и тонкая спираль стали поползла по резцу.