— Не надо, пожалуйста, — всхлипывает Сэди. Она вцепилась в руль, как в спасательный круг. — Тебя никто не увидит.
Лезть туда и вправду не хочется. Но я боюсь стать человеком, который никуда не лезет.
— Пойдем со мной, Сэди.
— Я не могу, — говорит она, — да и ты не обязан.
Дверца не поддается. А что, если Сэди права? Я налегаю всем телом и приоткрываю. Пробившаяся сквозь щель вода заливает ноги по щиколотку. Ощущения на удивление приятные. Я не могу открыть дверцу. Я застрял. И мне не обязательно вперед. Смотрю на Сэди. Она подтянула коленки к подбородку, в каждой руке по туфельке «Маноло Бланик», ступни трутся друг о друга. В нишах автомобильного днища поднимается вода. Я закрываю дверцу и открываю окно. Электромотор с трудом опускает стекло. Я должен это сделать, но пусть мне что-то помешает. Вода поднялась почти до окна. В свете фейерверков на гладкой поверхности видны мутные отражения. Я смотрю на себя, как в зеркало, и вижу, как вылезаю через окно и падаю, лицом в лицо, в коричневую слизь. Ноги ищут дно. Сэди кричит. Может, она и права. Наконец встаю. Ее стенания только подстегивают меня. Глубина мне по грудь.
В небесах зажглась и погасла оранжевая вспышка салюта. Течение сильное. Твердое дно под ногами придает мне уверенности, я пробираюсь к детям. Красная вспышка осветила дистанцию. Девочка смотрит на меня без выражения. И снова становится тенью. В темноте между вспышками каждый остается наедине с собой. Девочка и ее брат теперь ярко-желтые. Я улыбаюсь и машу рукой. Во что я вписался? Она приподнимает братишку и покрепче цепляется ногами-руками за тележку. Братик прячет лицо, уткнувшись ей в плечо. Снова темно. Под водой я натыкаюсь на какие-то вещи, что-то цепляется за меня, что-то уносит течением. Дети похожи на призраков. Они так промокли, или испугались, или устали, что не произносят ни звука. «Совсем немножко осталось!» — кричу я на тагалоге. И вот в великолепном синем свете я почти у цели. Еще пять шагов. Девочка что-то шепнула братику, тот обернулся. Он улыбается, на его круглых щечках и лбу гаснет лазоревый цвет и снова вспыхивает желтый, глубокий и яркий. Зубы девочки блестят, как лимонная корка. Еще три шага. Дети глядят, как статуи, в свете салюта их лица отливают медью. Я зацепляюсь за что-то ногой. Дети протягивают мне руки. Осталось два шага. Лица, с одной стороны оранжевые, с другой — изумрудные, улыбаются. Они похожи на тех, что я мог видеть на празднике в честь Дня независимости на берегах Ист-Ривер. Еще один шаг.
Дно уходит у меня из-под ног. Тело проваливается в черную пустоту.
9
В темноте свет становится призмой, как солнечная корона при затмении. Дверная ручка кажется мокрой. Или, может, это у него ладошка мокрая. На ней образовываются две складки, как две реки. А может, это притоки одной реки. Дверь поддается. Я зову его из глубины дома: «А вот и мой протагонист».
Он осторожно ступает по песчаному полу. Я сижу в круге света за письменным столом. «Сон — это палимпсест», — говорю. Пишущая машинка парит передо мной, клавиши цепляются за кончики пальцев правой руки, другую — протягиваю гостю. На ладони, где раньше был шрам, — кровавое отверстие. Я вспоминаю нашу шуточку: «Почему Иисус не любит „М & М“?» Молодой человек мотает головой. «Не удержать — драже выпадает через дырочки в ладонях».
Он быстро поворачивается, чтобы уйти, но двигается при этом так медленно. Как будто бежит по воде. В коридоре зеркало — там он голый. Он тянется к своему отражению. Он видит меня, каким я был когда-то. Он протягивает руку. Или это его рука повторяет движения моей? Наши пальцы встречаются. Зеркало покрывается рябью.
Глянцевая поверхность неба подрагивает. Ноги нащупывают дно, он всплывает, размахивая руками, пальцы как ротовое отверстие, хватающее воздух. И вот наш галантный протагонист стоит и кашляет, легкие благодарно вздымаются. Теплая вода на вкус как мокрота. Вода ему по грудь. Дети в нескольких метрах — их тележка мороженщика зацепилась за что-то. Мимо плывут зеленые ветви, лысая голова куклы Барби, бутылочка из-под соевого соуса «Серебряный лебедь», полиэтиленовые пакеты как медузы. Он пробирается сквозь муть, движения его замедленны. Его руки и грудь обволакивает и тут же разлагается тончайшая газетная ткань. Как же, удивляется он, они так далеко уплыли? Он добирается до детей. Салют все продолжается, освещая их лица зеленым, синим, красным, желтым. Он крепко берет младенца. Сестра забирается ему на спину. Весят они на удивление мало. Теперь наш молодой протагонист чувствует себя в безопасности. Ставшая рекой дорога вдруг подергивается белым. Его тень, растянувшаяся по шлакобетону, становится трехголовым монстром. Он оборачивается на двойное солнце фар. Приехал внедорожник.