Но я, сильно любивший маму, видел — она и на меня смотрит, как на пустое место. Отец, считала она, слишком много от нее требует — тут ее еще можно было понять, — но я тоже был ей в тягость, да и от бедняжки Флосси она, наверное, избавилась из-за этого.
Когда она сказала, что не останется дома на мой день рождения (мне исполнялось двенадцать лет), я не выдержал. Не знаю, почему я взбунтовался именно в этот раз, но так уж случилось. Самое обидное, что вдруг оказалось — ничего вразумительного я из себя выдавить не могу. Я лишь всхлипывал, топал ногой и кричал, что с Мартой она никогда так не поступала. Тогда мама холодно взглянула на меня и сказала:
— Нечего закатывать истерику, настоящие мужчины так себя не ведут.
— И Флосси ты так же вышвырнула! — в бешенстве взвизгнул я, уязвленный ее насмешливым тоном.
Я думал, она меня ударит, но она только вся подтянулась, став вдвое царственнее и недоступнее, и презрительно скривила губы.
— Бросать такой упрек матери — это низость, Дэнис, — провозгласила она. — Я знала, что услышать подобное могу только от тебя.
Вскоре она ушла в гости к Кларкам, а мы с Мартой остались одни. Отец еще не вернулся с работы. Марта смотрела на меня наполовину с жалостью, наполовину с удивлением. Она никогда по-настоящему не разочаровывалась в маме, потому что ждала от нее меньше, чем я.
— Ну, что я тебе говорила? — поддела меня сестра.
Я бросился в свою комнату и разрыдался, как малый ребенок. Обиднее всего были ее слова, что я веду себя не как настоящий мужчина. Как же я смогу жить в одном доме с человеком, сказавшим обо мне такое? Я достал свою сберегательную книжку. Четыре фунта и пятнадцать шиллингов — на эти деньги я смогу прожить месяц, а то и больше, а потом найду угол, где меня приютят таким, какой я есть, — простецкий ершистый паренек, которому только и нужно, что немного любви. А на худой конец, можно всегда махнуть в Дублин, где живут тетя Мэй и дедушка, отец моего отца. Они будут рады помочь мне — ведь они никогда и не скрывали своей неприязни к маме. Раньше я недолюбливал их за это, но теперь понял: наверное, они правы. Что ж, это будет только честно — я появлюсь у них на пороге и скажу тете Мэй просто и прямо, как говорю всегда: «Я понял, что был неправ». И тогда я вытер глаза, сбежал вниз и вывел свой велосипед. Он у меня с фарой и со всем прочим — велик что надо!
— Куда это ты собрался? — спросила Марта.
— Скоро узнаешь, — неопределенно буркнул я и нажал на педали.
Я выехал на главную улицу поселка, и тут меня ждал первый удар — магазины закрыты, короткий день; значит, на почте сейчас тоже никого нет. Все мое состояние там, в банке на почте, а без денег далеко не уедешь — уж во всяком случае не так далеко, как я собирался. Да, да, я вполне серьезно решил — домой не вернусь.
Минут десять я проторчал под дверями почты, лелея дикую надежду — а вдруг объявится кто-нибудь из почтовых клерков? Я просто не мог вернуться домой, не мог — и все. Потом я подумал: а ведь до города всего двадцать миль, и там почта наверняка открыта. Несколько раз я ездил туда с мамой, почему бы теперь не съездить самому? Дорогу знаю, бояться нечего. Получу свои деньги, а там посмотрим — либо переночую в гостинице, либо помчусь дальше сквозь тьму. Вторая мысль явно пришлась мне по душе. Вот будет красота — проехать на велосипеде через спящие деревни и города, встретить рассвет в предместьях Дублина и подрулить к дому тети Мэй а Шелбурн-роуд, как раз когда она будет разжигать огонь в камине. Можно себе представить, как она меня встретит: «Пресвятая мадонна, откуда ты взялся?» — «Просто приехал на велике», — отвечу я как ни в чем не бывало.
Это было бы очень здорово, и все же… Медленно и нерешительно я проехал по знакомой главной дороге, где мы гуляли по воскресеньям, мимо семинарии и маленьких окраинных домишек. Меня все еще терзали сомнения — ехать дальше или нет? Внезапно я увидел вокруг чужой, непривычный пейзаж. Я слез с велосипеда и огляделся. Поселок укрылся за темными, поросшими деревьями холмами, только от него и осталось, что церковный шпиль и разрушенная монастырская башня. Он словно проводил меня до окраины, а потом вернулся, даже не попрощавшись. Я оказался в незнакомом мире; на той стороне реки вдоль берега вытянулся маленький, словно нарисованный поселок, а за ним — холмы, массивные, гладкие, зеленые. Меня охватило странное чувство — такое возникает, когда под ногами пропадает дно и в тебе борются два желания: быстрее вернуться на мелководье или же смело ринуться к другому берегу.