Бесконечные вопросы, слившиеся в какой-то непрерывный, неразрывный речитатив, в котором мои ответы уже не играли никакой роли, их никто не слышал и не слушал. Просто я должна была ответить что-то определенное, но не то. Снова и снова я отвечала не то, что они хотели услышать.
Только одно лицо врезалось в память, как высеченное ножом – узкое, кинжально заостренное, с пронзительной голубизной прищуренных глаз и тихим голосом. Он устал от моих неправильных ответов раньше всех, морщился, отводил глаза, а после и вовсе исчез.
Вернулся тогда, когда я уснула, свернувшись мерзлым комочком в углу. Вместо новых вопросов он принес с собой фартук, туго свернутый рулон какой-то ткани и холодную решимость, заполнившую камеру прежде, чем он вошел.
В развернутом рулоне поблескивал металл. Узкие ножи, ножи пошире, иглы, щипцы – я с тупым равнодушием разглядывала их, лишенная возможности отвести глаза. Конечно. Если враг не говорит то, что должен – ему развязывают язык. Интересно только, почему не магией, а вот так…
А потом инструменты пошли в ход, и мне стало не до мыслей.
Кровавая пелена плавала вокруг меня, задевая раскаленными языками, жаля кожу. Казалось, человек не в силах вынести такую боль, ломающую сознание и выдирающее душу из тела, однако я вновь и вновь открывала глаза и видела серый камень и голубые глаза. Наверное, все-таки магия.
Когда не осталось сил даже открывать веки, я мимолетно обрадовалась. Следовало давно признаться себе в собственной слабости, ведь не хватало воли не то что бороться – даже хотеть остаться в живых уже не хотелось. Неважно, как все закончится, лишь бы закончилось…
На какое-то время меня опять оставили в покое. Какое-то время – очень расплывчатая вещь, просто для того, чтобы как-то обозначить некую протяженность, суммарность минут, но на самом деле в том месте время мое закончилось и больше никуда не текло, свернувшись в бесконечное кольцо. Словно змея, кусающая за хвост сама себя.
Откуда-то взялась вода – прямо подо мной натекала лужа, все тело трясло мелкой дрожью, с волос лилось, но я не помнила, когда и кто ее вылил. Монотонный, хрипловатый голос звучал где-то совсем рядом, но казался фоном, шумом волн или криком чаек, чем-то естественным, что было всегда. Металось от начала времен колючим клубком между шероховатых стен, пока меня тут и в помине не было.
- Зовите, раз сами не можете. – Голос, ровный и прохладный, то и дело прорывался недовольством, как свежеспиленная доска пестрит занозами; эти недовольные занозы царапали сильнее, чем смысл сказанного. – Сдохнет или нет, не имеет значения. Но вытащить надо все, чтоб даже первые воспоминания о горшке и маме были записаны и переданы мне.
Казалось очень важным увидеть говорившего. Голос был не то чтобы злой, может, если удастся увидеть его, открыть глаза, он поймет, что я не та, кем меня считают…
Чем это обернется, додумать я не успела, потому что все-таки смогла поднять веки.
Мужчина сидел напротив меня, в удобном кресле. И это кресло, обитое темно-синей тканью, украшенное ракушками и перламутром, казалось настолько неуместным посреди залитой кровью , пустой и мокрой промерзшей камеры с пористыми стенами, что впору было принять его за галлюцинацию.
Снизу фигура сидящего казалась огромной, как гора. Слегка повернув голову к стоящему рядом синеглазому мучителю, он размеренно выговаривал все, что надлежало со мной проделать, дабы выжать из меня хоть какую-то пользу.
Вся надежда объясниться или хотя бы просить о жалости умерла, стоило встретиться с ним глазами. Скользящий безразличный взгляд почти бесцветных глаз споткнулся на моем лице и впился, как крючок в рыбину.
Это были глаза сумасшедшего, считающего себя единственно правым.
Все вокруг поехало куда-то в сторону, но спустя секунду я поняла, что мир-то как стоял, так и стоит, а вот мужчина рывком оказался прямо передо мной, заслонив собой даже жалкие капли света от тускло тлеющей лампы.
Ему очень хотелось поймать мой ускользающий взгляд, но трогать меня не хотелось – отвращение читалось в каждом жесте, в том, как осторожно он присел возле, пытаясь не замочить ноги в противно хлюпающей луже. Наконец он нашел выход из положения.
Ткань, окутывающая плечи, подалась в стороны, и из-под полы выскользнул клинок. Тоненькое, едва видное лезвие, короткий росчерк молнии, пойманной на рукоять – голубоватые блики, невесомые грани. Концом лезвия он подцепил мою голову, оцарапав кожу, и заставил приподняться над полом.
- Кто же тебя подослал сюда? – задумчиво вопросил владелец клинка, обращаясь в пустоту. – Как надо было отупеть, чтобы заполучить такую силу и таскать ее с собой, не умея использовать?