- Поздравляю вас с Днем Республики, - произнес адмирал.
Троекратное "ура" пронеслось над строем.
"День Республики, двадцать первое февраля. - Алексей вздохнул от нахлынувших воспоминаний. - Для многих это уже история, а я будто вчера сменял караулы у адмиральского дома, стрелял в Дыбенко, штурмовал Смольный. Господи, если бы хоть что-то можно было изменить!"
По сигналу маршала оркестр, стоящий посреди поля, заиграл бравурный марш, и полки начали разворачиваться, чтобы в парадном строю пройти мимо главнокомандующего. Постояв с минуту на месте, Оладьин как бы невзначай отошел на два шага от микрофона, склонился к Алексею и одними губами произнес:
- Ну, чего сияешь, как медный грош? Докладывай.
- Из Симферополя пришло сообщение, - так же тихо проговорил Алексей. Они согласны на переговоры. Голицын, их министр иностранных дел, готов встретиться со мной в Женеве, но тайно. И я, и он, якобы случайно, должны оказаться там на лечении.
- А ты чем-нибудь болен? - осведомился Оладьин.
- Как назло, нет, - фыркнул Алексей.
- Ладно, пришлю к тебе своего врача. Пусть придумает что-нибудь правдоподобное. Когда выезжаешь?
- Сразу после конференции Прибалтийских государств в Риге.
- Это, значит, в конце апреля, - нахмурился адмирал. - Не поздно?
- Вначале надо окончательно выяснить позицию Прибалтийских государств, - пояснил Алексей.
- Тебе виднее, - пожал плечами Оладьин. - Ну, смотри парад пока. За час до торжественного банкета жду тебя в своем кабинете. Надо обсудить позицию по прибалтам.
Адмирал отошел в сторону. Алексей, опершись на край трибуны, посмотрел на марширующие войска. Бравые, здоровые ребята, румяные от мороза лица, начищенные до блеска пряжки и пуговицы, чеканный шаг. Ему вдруг вспомнился другой строй. Строй из шатающихся от усталости людей, половина которых уже была ранена. Те, кто шел мимо Юрьева монастыря, меся талый снег и грязь, сражаться и умирать в девятнадцатом. Он вспомнил ярость атак и озверение рукопашных схваток. "Неужели нельзя предотвратить?" - в сотый раз задал себе вопрос Алексей.
Мимо трибуны, под бравурную музыку, с винтовками наперевес шел гвардейский новгородский пехотный полк. Зимнее солнце блестело на штыках. Алексей смотрел на офицеров и солдат и думал, что уже через год многие из этих людей будут мертвы, а те, кто выживет, станут другими, совсем другими.
* * *
Отгрохотали гусеницы танков, прошла артиллерия, и на Красную площадь, под звуки марша "По долинам и по взгорьям", вступила пехота. Майское солнце блестело на штыках, примкнутых к винтовкам. Павел стоял на трибуне для приглашенных и с восторгом наблюдал за парадом, наслаждаясь мощью Красной армии. "Давайте, ребята, давайте, - твердил он про себя. - Вас ждут народы Европы и Азии. Может, они сами еще не осознают, насколько нуждаются в вас, но скоро поймут. Вы должны освободить их. А я помогу. Я не позволю вам гибнуть в Ельнинском котле и истекать кровью под Сталинградом. Я сделаю так, что уже в сорок первом вы форсируете Эльбу и Рейн, войдете в Париж. Мы с вами уничтожим мир, где правят насилие и эксплуатация".
С горькой улыбкой он вспомнил, как виделось ему всемирное торжество коммунизма в юности. Что же, молодости свойственно идеализировать. Конечно, это не будет мир без проблем и бед. Но он будет куда добрее и справедливее. Не идеальный, но лучше, просто лучше. За это "лучше" Павел готов отдать свою жизнь.
Взгляд Павла скользнул по транспаранту "1 мая 1939 года", портрету Сталина и упал на трибуну Мавзолея, где размеренными шагами ходил сам великий вождь и учитель товарищ Сталин. От Сталина Павла отделяло всего метров двести, но до Сталина было далеко, как до бога. Павел со вздохом вспомнил времена, когда он, только что освобожденный узник Гроссмейстерского замка, за пятнадцать минут дозвонился из Зимнего дворца до Дзержинского на Лубянке и с ходу раскрутил интригу, которая определила жизнь всего русского Северо-Запада на полтора года и чуть было не изменила политическую карту. "Чуть было. - Павел снова тяжело вздохнул. - Сейчас я не промахнусь. Не имею права промахнуться".
Его взгляд опять устремился на трибуну. Как он хотел подойти к товарищу Сталину и все рассказать, объяснить. Но как проникнуть через сложный кордон бюрократических инстанций и охраны? Что они сделают, если Павел скажет, что знает будущее? "Переутомился, товарищ Сергеев, сошел с ума". "Почему я не сказал раньше? - думал Павел. - Думал, что потом возможностей будет больше. Дурак! Ну да, конечно, после того как я так глупо выложил перед Сталиным, что считаю его единственным возможным кандидатом в руководители партии и государства, он просто решил, что я либо ненормальный, либо подосланный к нему провокатор, и услал подальше. Как глупо получилось. Но сейчас положение надо исправлять, и срочно. Времени больше нет. На пороге война".
И вот - как гром с ясного неба - предложение присутствовать в качестве гостя на параде в честь Первого мая, пришедшее в марте. Это шанс, и упускать его нельзя. Павел приехал за два дня до парада. Явился в министерство, доложил ситуацию, получил новые, повышенные плановые задания, которые должны были вконец вымотать самого Павла и его людей, полностью лишить их выходных и отпусков. Его провезли с экскурсией по Москве, дали посетить ВДНХ. И от него ни на шаг не отходили назойливые, хоть и предельно вежливые сопровождающие. Сегодня Павел был на параде и демонстрации, а завтра... а завтра надо уезжать. "Необходимо действовать", - подумал Павел.
Тяжелая рука легла на его плечо. Павел обернулся. За спиной стоял статный офицер НКВД.
- Товарищ Сергеев, - произнес он, - когда вы собираетесь уезжать?
- Завтра утром, - почему-то запинающимся голосом проговорил Павел.
- Сдайте билет, - не терпящим возражений тоном распорядился офицер. Возможно, завтра с вами будут говорить в правительстве.
* * *
В тот же день и час, когда Павел стоял на трибуне на Красной площади, два человека сидели в плетеных креслах на террасе дорогой швейцарской клиники с видом на Женевское озеро. Впрочем, им обоим было совсем не до красивого пейзажа.
- Итак, подведем итоги, - произнес, отхлебывая чай из фарфоровой чашки, министр иностранных дел Крыма Голицын. - Ваша система коллективной безопасности стран Балтийского бассейна рассыпалась в прах. Эстония справедливо боится вызвать гнев грозного соседа. Латвия выразила неготовность состоять в одном блоке с Литвой. А скорее всего, тоже испугалась. Литва не заинтересовалась, поскольку не имеет общей границы с СССР*. Протокол о взаимных гарантиях подписала только Финляндия. Ее можно понять. Проще послать экспедиционный корпус в чужую страну и поддержать ее поставками, чем иметь общую границу со Сталиным. Финны понимают, чем это чревато. И в этих условиях вы предлагаете Симферополю не только взаимное признание, но и союз, который бы обязывал нас вступить в войну с СССР в случае нападения на вас. Вы предали белое движение в девятнадцатом. Создали суверенное государство, вместо того чтобы вступить в войну за единую и неделимую Россию. А теперь вы еще предлагаете нам проливать кровь за ваше самопровозглашенное государство.