- что дала эта крайняя мера (затопление судов) обороне и как она отразилась на последующих действиях союзников;
- какое место занимает факт затопления судов в ряду других факторов, повлиявших, так иди иначе, на ход кампании;
- как влияли стратегические условия театра военных действий на характер операций нашего флота».{522}
Через несколько десятков лет, в свете событий, случившихся в Крыму в 1941–1942 гг., к проблеме вернулся советский адмирал И.С. Исаков в своей работе «Приморские крепости».{523} Правда его интересные выводы, что любая приморская крепость может быть взята только атакой с суши, советской военной историей были признаны чуть ли не преступными.
Итак, до настоящего времени мы имеем два взгляда на оценку стратегического и тактического значения заграждения Севастопольской бухты путем затопления кораблей Черноморского флота.
1. Точка зрения категорическая и без вариантов: полная нецелесообразность затопления (иногда говорят о преступном характере, масонском следе, предательстве Меншикова и проч.).
2. Точка зрения умеренная с вариантами: совершенно оправданный ход, позволивший спасти Севастополь от немедленного занятия его союзниками.
Апологетом признания затопления кораблей неоправданным, едва ли не граничащим с преступлением решением (идет от Корнилова), стал полковник Мошнин. Причем в гневных эпитетах себя не ограничивая: «История не знает другого подобного примера безумного, бессмысленного уничтожения своих собственных средств.
Подобное уничтожение собственного флота, равносильно, по нашему мнению, следующему: возьмем кавалерийскую часть, вооруженную одними саблями, предположим, что эта часть должна встретиться с кавалерией противника, вооруженной пиками. Эти неравные условия борьбы вдруг сделались бы причиной того, что конница, вооруженная саблями, признавая себя слабой и бессильной, решилась бы заколоть всех лошадей, не сделав бы даже попытки к борьбе; или предположим, что сторона, имеющая гладкие орудия, не сделав ни одного выстрела, решилась бы заклепать свои орудия только потому, что противник имеет нарезные пушки. Совершенно аналогично поступил и наш Черноморский флот: только потому, что противник имел паровые суда, он решился свой парусный флот уничтожить. Такому поступку нет оправдания. Фаррагут в американскую войну, с деревянными судами шел против броненосцев и побеждал, между тем ему следовало бы, исходя из вышеизложенного поступка наших моряков, уничтожить свои деревянные суда».{524}
Сравнение, конечно, не самое корректное. В конце концов, Фаррагут атаковал, а значит, владел инициативой. Но главное обвинение нам понятно: флот отказался от борьбы с союзным флотом, предпочтя пассивную оборону крепости — активной побережья.
Естественно, что оппоненты (их большинство) высказали свое, диаметрально противоположное мнение. Дубровин: «Идею затопления кораблей можно назвать гениальной, а приведение ее в исполнение — одним из крупных подвигов в жизни Севастополя. Жертвуя несколькими старыми судами, мы преградили неприятелю всякую возможность ворваться на рейд и вместе с тем усиливали Севастополь более чем 10000 человек матросов испытанной храбрости».{525}
Сдержанно оправдывающий Меншикова Зайончковский, осаживает Мошнина, указывая на зависимость характера действия флота от ряда неблагоприятных условий. В том числе:
- численное и, главное, качественное превосходство неприятельского флота (на это указывает и Герен{526});
- превосходство союзного флота в паровых кораблях;
- риск гибели флота делал Севастополь беззащитным не только с суши, но и с моря.
Зайончковский считает, что нравственные силы моряков и неисчерпаемые запасы флота стали ядром обороны города. Как видите, эмоциональность вкупе с материальностью и звучит по-другому — аргументировано. И, пожалуй, генерал прав. Прежде всего, после 8 сентября никто из русских военачальников толком не знал что происходит.
А теперь о морском сражении. Возможно, что при всем желании Корнилова его дать, случиться этому уже было невозможно. И дело даже не в ситуации. Просто время больших кораблей с этажами артиллерийских палуб, заставленных десятками артиллерийских орудий, уже прошло.